Она ответила:
- Да нет же! Вы прекрасно знаете, что у меня были скучные визиты…
Он больше ничего не сказал и последовал за обеими женщинами. Когда они подходили к дверям столовой, Клара прошла вперед; Морис взял руку г-жи Сюржер и сжал ее с таким выражением, которое означало:
«Как бы то ни было, я на вас не сержусь. Я вас люблю».
Она не имела времени ответить; Эскье шел ей навстречу и говорил шутливо-недовольным тоном:
- Прекрасно! Прекрасно! Что это делают там наверху эти трое детей? Еще немного и мы с Сюржером ушли бы обедать в ресторан.
Его большое тело, одетое не по моде, а по собственному вкусу, в костюм из тонкого сукна заслонило собою весь вход в столовую. Эта могучая фигура была, однако, несколько сгорблена годами; его доброе лицо с голубыми детскими глазами светилось умом; на голове вздымалась целая шапка очень тонких белокурых седеющих волос.
- Это я виновата, - объявила г-жа Сюржер, - я слишком запоздала вернуться.
И в то время как Морис пожимал руку Эскье, она обогнула стол и подошла к креслу на колесах, в котором сидел Сюржер.
Ему прислуживала немка, по имени Хело, он не покидал этого кресла даже во время своих поездок из Парижа в Люксембург. Он страдал таким ужасным параличем, который в три года превратил в беззащитного ребенка этого дюжего и рослого ветерана спорта. Жюли слегка поцеловала его в лоб между прядями седых и черных волос. Он ничего не сказал. Он только повел глазами, так как без мучительной боли не мог шевельнуть головой.
Все сели за стол, Эскье направо от г-жи Сюржер, Морис напротив нее, Клара между отцом и им vis-a-vis Хело и Сюржера.
Обед был неоживлен. Клара говорила мало. Она полагала, что пока она не вступила еще в жизнь, она ничего не может сказать нового и интересного о людях и вещах, которых мало знает. Жюли, чувствовавшей устремленный на нее взгляд Мориса, стоило больших усилий овладеть своим волнением, чтоб не выдать себя дрожью в голосе.
Что же касается Антуана Сюржер, то он никогда не разговаривал за столом. Немка Хело, как ребенку, помогала ему есть; он почти не в состоянии был подносить пищу к своему парализованному рту.
Только Эскье и Морис Артуа немного разговаривали, первый хотел по возможности рассеять царившую натянутость, второй говорил, чтоб обмануть себя и показать свое равнодушие к Жюли. Его злоба на ее таинственное отсутствие сегодня хотя и смягчилась, но еще не прошла совсем. И Жюли это видела ясно.
Она уже чувствовала себя вновь в его власти; и как ей хотелось нравиться ему, а главное не причинять ему горя! Она смотрела на него, какая-то согревающая нега охватывала ее при виде его таким чарующим.