У каждого в характере есть сильные стороны, как раз соответствующим слабым. Они как бы выкупают друг друга. Отсутствие во мне активной энергии возмещается редкой силой энергии пассивной, если можно так выразиться. Неспособный идти твердо вперед, хотя бы к этому понуждало меня самое сильнейшее желание мое, я способен на удивительную выносливость в воздержании, в отречении, в отсутствии. Если я люблю женщину, то мысль о том, чтобы сказать ей об этой любви, пробуждает во мне такую робость, что, мне кажется, я способен умереть от этого. Между тем я мог бежать с дикой энергией от любовниц, которых обожал страстно, и даже не отвечать на их письма, изнывая от страданий, потому что поклялся себе не видеть их больше. Сдержать мою клятву по отношению к Камилле было еще легче. Действительно, те восемь дней, которые я считал достаточным сроком для своего излечения, прошли, и я не подал признаков жизни ни ей, ни Жаку. Любовники, со своей стороны, также не подавали мне признаков жизни. Эта часть программы, по крайней мере, была выполнена, но вторая осталась невыполненной, так как излечения не последовало. Надо сказать, что благоразумие в действиях не шло наравне с благоразумием в мыслях. Я работал прекрасно, но над чем! Сначала в течение двух суток я старался вновь приняться за мою Прощенную Психею, но не мог сосредоточиться на ней. Улыбка и глаза любовницы моего товарища беспрестанно становились между мной и моей картиной. Я оставлял кисть. Я предлагал Мальвине Дюкро, моей глупой натурщице с грубым голосом и грустными глазами, отдохнуть немного, и в то время, как эта особа курила папиросы, перелистывая дрянной роман, мои мысли уносились далеко-далеко от мастерской, и я снова видел Камиллу. И к тому же, если хочешь бороться с наплывом чувства любви, то не миф о Психее следует восстановить в своем воображении. Я, по своему обыкновению, прочел слишком много книг, относящихся к этой басне, чтобы она не затрагивала во мне неистощимого запаса несмелых грез. Идея, воплощаемая этой историей, это жестокое убеждение, что душа не может любить иначе, как бессознательно, всегда казалось мне невыразимо грустной.
Увы, Психея, заключенная и трепещущая в каждом из нас, подчиняется этому закону смутного и бессознательного инстинкта не в одних делах чувства! Этот жестокий закон господствует и в деле религии. Он управляет также искусством. Верить - значит отказываться понимать. Создавать - значит отказываться рассуждать. Когда художник, как я, страдает гипертрофией понимания, когда он чувствует себя отравленным критикой, парализованным теориями, этот символ Нимфы, проклятой и искупающей в муках преступное желание познать, становится слишком правдивым, слишком жизненным. Он чересчур сильно затрагивает чрезмерно чувствительные струны. Меня всегда привлекал сюжет, но я никогда не мог довести до благополучного конца ту серию полотен, в которых я начал его разрабатывать. Камилла Фавье далеко, а Прощенная Психея все еще не окончена. Мне хотелось бы вложить в этот холст слишком много оттенков. Поэтому малейший предлог был и будет для меня всегда приятным отвлечением. Живое впечатление, которое произвела на меня Камилла, было из всех подобных предлогов самым приятным, таким, который менее других отдалял меня от моей профессии живописца, благодаря тому необыкновенному компромиссу с моей совестью, который я придумал и который сейчас расскажу: