Было ли то обычным влиянием, которое со времен школы его энергия оказывала на мою нерешительность? Таилось ли в самой глубине моей души желание снова увидеть Камиллу, любопытство узнать, что сталось с той «Голубой Герцогиней», какой она была два года назад? Играло ли тут роль и любопытство узнать ответ ее на неслыханное предложение Жака? Я принял на себя это поручение, которое находил и не перестаю находить гнусным. Я пошел к Камилле, к этой Камилле, «испробовавшей всех», говоря ужасными словами ее прежнего любовника! Я увидел ее снова, эту головку, которую я так любил, на этот раз окруженную низкой роскошью, представлявшей такой жестокий, на мой взгляд, контраст со скромной и гордой простотой улицы де ла Барульер!
В старом помещении этой старинной улицы все решительно, всякая вещь говорила о благородстве или ее, не пожелавшей продать свою красоту, или ее матери, спасшей честь их имени, геройски принесенным в жертву состоянием! В том пышном отеле, в том гнусном гинекее, в котором она живет теперь в улице де Вилье, излюбленной моими пользующимися известностью собратьями, нет комнаты, которая не свидетельствовала бы о ее позоре. А она сама, разве это была та же самая женщина, которую я видел в последний раз и которая не снимала вуаля, чтобы я не заметил на ее бледных щечках следов поцелуев Турнада? Да разве это была та же женщина, которая теперь принимала меня, веселая, как бы хваставшая своей наглостью, без малейшего замешательства, все еще прекрасная, очаровательно прекрасная, той изящной и тонкой красотой, которую она сохранила бы, я уверен, даже в салоне дурного дома, но такая вызывающая, такая бесстыдная? И не было ни одного слова, ни внезапно вспыхнувшего румянца, ни смущения, которые доказали бы мне, что она испытывает волнение, увидев во мне свидетеля того, что, однако, должно было остаться для нее неизгладимым воспоминанием. Слушая меня, она закурила папироску из египетского табака, цвет которого напоминал цвет ее волос, и курила, выпуская голубоватый дымок через свои тонкие ноздри; глаза ее, с несколько поредевшими уже от употребления карандаша ресницами, были широко открыты, губы были слишком красны от вчерашних румян, щеки были полнее, чем прежде, грудь более развита, а более широкие бедра обрисовывались капотом или, скорее, костюмом из голубой ткани, затканной и вышитой серебром. На обычный вопрос, предлагаемый из вежливости, я вкратце сказал ей о моих путешествиях, моих занятиях, о моем возвращении, затем приступил к настоящему предмету моего визита и передал ей сразу грубо, без обиняков, предложение Молана.