Что делают в эту минуту два любимые им существа? Страдают ли они немножко за него от его отсутствия или жизнь их уже приняла свое прежнее течение? Ах, одна из них, по крайней мере, несомненно, мучилась также как он. «Если она думает, что я хочу ее оставить, то она умрет. Дорогая Жюли! Как я мог рисковать убить ее таким образом? Это сумасшествие, это жестокость! А если б я вернулся?
Вернуться! Едва зародилась в нем эта мысль, как он отогнал ее. Если он вернется в Париж, он будет в силах только броситься к ногам Клары и сказать ей: «Не выходи замуж! Останься моей… Не покидай меня». Так значит он ее любит? Значит, он любит ее больше, чем другую? Нет, потому что он пожертвовал Кларой для Жюли. Не нет, а да, потому что его главным мучением теперь была мысль, что молодая девушка, освобожденная его отъездом, согласится на брак…
Часы проходили, наступил вечер. Морис обедал, гулял в кургаузс, слушал музыку в парке, как загипнотизированный. Минутами ему казалось, что он грезит, как во сне, когда нам кажется, что мы падаем в пропасть. Он снова спускался к действительности с высоты своего туманного воображения и действительность казалась ему невероятной… Вдруг он в этом незнакомом парке, среди этих американцев и длинных американок. Что он здесь делает? Какой рок привел его в эту чужую страну? Вокруг него, разбитого горем, суетилась равнодушная толпа, раздавались вальсы, доносились нежные фразы, смеялись, наслаждались жизнью.
«Неужели у этих людей нет сердца? Что же, они не страдают, не любят? Неужели не найдется ни одного, который бы оставил милую любовницу? Нет! Это пошлые души. Они не знают, что значит любить… Грустное знание!»
Вдруг он заметил, что остался почти один в саду. Начали тушить иллюминацию. Ночь спускалась и ложилась темными тенями на группах деревьев. Одиночество испугало этого человека, которому еще минуту тому назад казалось, что его горе усиливается от оживления этой равнодушной толпы. Он вернулся в гостиницу и лег спать, написав предварительно Жюли несколько холодных слов, не выдававших его волнения.
«Я только двадцать четыре часа провел в Гамбурге, а мне кажется, что я прожил здесь несколько месяцев. Как, как жить таким образом?»
Как он жил, он не сумел бы объяснить даже тогда, когда, дойдя до вершины своей Голгофы, он упал на землю, моля о милосердии. Как мог он, в течение двух недель, выносить мучительную агонию своего сердца? Те, кто не испытал муки быть чужим в толпе, с нравственным горем, которое скрываешь, те не знают, что такое значит страдать.
Он пробовал продолжительные прогулки, которые, утомляя мускулы, временно убивают мысль в истощении физической силы… Он шел все прямо, выходя на случайную дорогу и ему становилось немножко легче, когда он видел перед собой только голую долину, лес или горы.