Этот проект пленял его; несмотря на утомительность пути, ему останется только несколько часов пробыть в одиночестве. Он чувствовал, что не в состоянии еще провести ночь в гостинице. Нет, действительно, ни одной ночи, ни одного часа больше в этом доме, в этом проклятом городе, где он так страдал!
«Конечно, я сюда не вернусь, даже с Жюли…».
Но куда отправиться? Где жить с нею? На многочисленных соседних станциях в Эмсе, в Висбадене, Бадене идет все та же ресторанная жизнь и там, те же англичане, те же гостиницы. Где поместиться?
Вдруг он вспомнил деревенский пейзаж, подымающуюся в гору дорогу, террасу виллы. Пошарив в своих карманах, он. нашел адрес: Г-жа Ганс, вилла Тевтония, Кронберг. Хозяин гостиницы возьмет на себя труд послать депешу, чтобы нанять помещение. Морис даже не колебался поместить свою любовницу туда, куда мечтал привезти молодую жену. Ему казалось даже наоборот, что этот поступок заврачует его душевную рану. То, что было постоянно, вечно потребно его женственной натуре, разве то не было женщиной, жаром ее объятий, теплотой ее груди?
О, это бледное августовское утро Германии, невидимый Рейн, но угадываемый по туману, окутывающему его ложе, и эта линия устланного рельсами пути, на котором сейчас за поворотом покажется поезд, привезший Жюли!
Быть может, иные трагические драмы разыгрывались в сердцах людей, стоявших вдоль станционной платформы в вопросительных, ожидающих, нетерпеливых позах. «Но, - говорил себе Морис, - они наверное не переживают такую трагическую драму, в которой я играю мою роль». И действительно, немало было трагизма в встрече этих двух душ, которые стремились одна к другой с уверенностью в близкой разлуке… Даже место встречи этих любовников на маленьком полустанке, непонимание языка, на котором говорили вокруг них, все доказывало что-то необъяснимое в этой встрече без любви, хотя любовь была узлом всего, оправданием для них.
Но когда из-за поворота пути поезд вытянулся черной лентой, когда он, минуту спустя, остановился перед платформой, когда Морис увидел знакомую руку и высунувшееся тревожное лицо, когда он очутился около нее, - сразу, каким-то невольным, необузданным порывом все забылось, уничтожилось в радости свидания, он обнял ее и прижался к ее груди…
Поезд уже катился вдоль берегов Рейна, а они еще не находили слов, едва обменялись взглядами; они находились в полной власти этого страстного объятия, в котором вылилась вся их нежность, вся грусть, вся человечность.
Они были одни в купе. Их лица, как зеркало, показывали друг другу все, что они вынесли в эти дни агонии. Прошло всего несколько дней, но признаки этих мук были так очевидны, что ни тот ни другая не решались заговорить об этом.