Никита глаз от Наденьки не отводил. Кажется, даже дышать перестал. И все совестью мучился: как он мог ее, — такую добрую, такую прекрасную! — кулаками молотить, ногой пинать, пытаться за волосы хватать?.. Правда, она тоже его лупила, а головой стукнула так, что кровь из носа — ручьем! Еле унял!.. Но ведь это совсем другое дело: она за жизнь собачонки боролась, а он...
“Прекрасное далеко
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь!..”
— пела Наденька.
***
— Милая, дорогая! — крикнула я, обернувшись к прекрасной девушке-Фее, которая была теперь в ситцевом цветастом сарафанчике. — Отправимся в город! Так хочется быть вместе со всеми!
И в один миг — я глазом моргнуть не успела! — мы очутились на углу Тверской и Васильевской как раз в тот момент, когда от площади Белорусского вокзала начинали свой торжественный марш духовые оркестры столицы.
Это было зрелище, скажу я вам!
Открывали парад военные музыканты — сверкали медью и серебром трубы, блестели погоны, в ритм шага покачивались на мундирах медали и ордена.
Статный седой тамбур-мажор шагал впереди и движениям его жезла, который высоко вздымался в его руке, подчинялись все оркестранты, и слажено и чуть печально звучал величавый марш “Прощание славянки”...
Зрители плотными рядами стояли на тротуарах. Детей выставляли вперед. А некоторых ребятишек отцы сажали на плечи, и уж им-то с такой высоты хорошо были видны и сверкающие трубы, и громыхающие барабаны, и звенящие литавры.
А над городом собирались тяжелые черные тучи. Этого пока никто не замечал. Все взоры были устремлены на музыкантов.
Обеспокоились погодой только оператор, приникший к кинокамере, и режиссер, Наденькина мама, рядом с ним. Стоя на грузовике, высоко над толпами зрителей, над оркестрами, проходившими по улице, они вели киносъемку, то и дело озабоченно поглядывая на горизонт.
А грозные тучи, свиваясь и распрямляясь, летели по небу, приближаясь с неправдоподобной скоростью. В их очертаниях чудился то оскал страшного хохочущего рта, то огнедышащая пасть дракона, то угрожающий глаз какого-то огромного существа...
— Смотри-ка! — взволновалась я.
— Вижу! — откликнулась Фея. — Это все моя сестрица! Я ведь говорила тебе, что добро и общая радость всегда кого-то раздражают!
Она торопливо вынула из сумочки Лазуритовую палочку и, угрожая, крикнула черным тучам:
-Нет, шалишь! — и, высоко подняв Волшебную палочку, вся напряглась.
Видно, трудно Фее приходилось. Ой, как трудно! Она вытянулась, истончилась, от какого-то внутреннего усилия стала почти прозрачной.