В одно мгновение шум затих. Резко, разом, будто кто выключил. Это подействовало, но не успокаивающе. Ощутив столь желанное, а оттого очень даже подозрительное изменение, я непроизвольно напрягся, приоткрыл один глаз. Мигнул ним, раз, еще раз. Слегка повернул голову. Попытался понять, что именно вижу, напряг ленивое соображение, оно кое-как заработало. Скрипя и сопротивляясь, не желающий просыпаться разум принялся анализировать размытую картину. Пыхтел он, медленно соображая, казалось, еще совсем немного, всего одно усилие и я получу хоть какой-нибудь результат, но нет, мыслительный процесс зашел в тупик.
Коллапс мыслей тут-таки задавил остатки настроения, ему содействовали перемены.
Шум возвратился, только это был совершенно иной шум. Изменился он. Он уже не был сплошной лавиной неразборчивых звуков, витающих вокруг меня, он разбился на множество отдельных голосов. Разных голосов, с разными интонациями, разными эмоциям, одно их объединяло – как ни старайся, а не понять ни слова…
Перемена не порадовала, наоборот, пришло осознание очевидного факта – это закончится не скоро. Шум людских масс сам собой не проходит. Люди, это такие существа, что раз начали кричать то это надолго.
Тем не менее ситуация прояснялась. Я начинал кое-что понимать, пусть не смысл, так хоть общую картину. Стало понятно, что кричат люди, кричат на непонятном для меня языке, значит, это наши рабочие. Что кричат пока под вопросом, зато кому адресованы крики ясно – нам. Мне и Витьке, а это значит, что надо подниматься, разбираться надо, словом, самое время начинать отрабатывать свои деньги. Правда, для начала не лишним было бы понять, чего им голосистым надо.
Изображая червя или сонного удава, я выбрался из-под спального мешка. Попытался вспомнить, почему залез под него, а не забрался внутрь, а еще, что именно заставило меня лечь на твердую ребристую подстилку, не позаботившись о том, чтобы хоть как-нибудь сделать ее мягче? Память не сочла нужным мне помочь, да это и неважно.
Выбрался, потянулся, каждым квадратным сантиметром кожи чувствуя последствия ночного «массажа». Казалось, меня били. Долго, методично, палками. Бамбуковыми. Вот поймать бы того мастера, что соорудил мой лежак, да посмотреть в его глаза, молча, с немым вопросом – за что? Но это после…
У входа в избушку, на полу, свесив ноги и смешно болтая ними, расположился Витька. Он часто кивал головой, удивительно ритмично, можно сказать, размеренно. Сразу и не поймешь, то ли соглашается он с кем-то, то ли разминает, наверняка затекшую, как у меня за ночь шею. Вот он перестал кивать, мотнул головой, заговорил. Спокойно, внятно, четко выговаривая каждую букву, но тем, кому адресовалась его речь, от этого легче не становилось: