В коридоре никого, поворачиваю вправо, попадаю в другую комнату, а моя девочка стоит, растрёпанным и полуголая, с чем-то зелёным и массивным в руках.
Фокусирует на мне взгляд, жалобно всхлипывает и говорит:
— Артур, я его убила, кажется. Надо в полицию, наверное, позвонить.
— Да щас, ага. Делать нечего.
Моя сломанная девочка касается ладошкой красной щеки, дрожит, выпускает из рук ту самую зелёную штуку — пепельница, что ли? — и кутается в рваную футболку. Неловко натягивает спущенные штаны, а мне ещё сильнее хочется убивать.
У них что-то было? Он успел? Блядь, нельзя об этом думать!
Смотрю на валяющегося кулём Романова, а тот слабо шевелится. И такая радость накатывает — не сдох, сука. Значит, самое интересное ещё впереди.
У меня есть всего несколько мгновений, чтобы показать ей — она не одна. За два широких шага я оказываюсь рядом. Кутаю в свои объятия, прижимаю к себе, глажу по растрёпанные волосам. Слов во мне не осталось, но сейчас ни одно из существующих на любом языке не сможет выразить всего, что клокочет и пенится во мне. Ни единое.
Артур
Бросаю взгляд в окно, а небольшой дворик забит моими людьми. Злата уехала несколько минут назад. Её нужно было убрать отсюда, пока она ненароком не увидела то, что видеть ей совсем не нужно. Хватит, она и так искупалась по вине этого ушлёпка в такой грязи, что не всякий мужик выдержит. Но Злата… она действительно особенная. Её силой воли можно разрушать города.
Я стою напротив Романова, а тот медленно, но уверенно приходит в себя. Штаны спущены до колен, и от этого меня выворачивает наизнанку. Какая же ты гнида, Коленька. Какая падаль. На его башке кровь, в уголках губ скопилась слюна, а взгляд мутный. Он стонет, пытается встряхнуть головой, снова стонет, но упорно пытается подняться на ноги.
— Знаешь, если бы мне раньше кто-то сказал, что тебя сможет вырубить женщина, не поверил бы.
Он смотрит на меня, а глаза мутные-мутные. Но даже сквозь дурманную плёнку проступает отчётливая ненависть. Он сплёвывает на пол, касается разбитой головы и подносит окровавленные пальцы к лицу. Вглядывается внимательно, будто решить не может, в чём испачкался, хмурится, а после выдыхает короткое, но ёмкое: “Сука”.
В бок впивается пистолет, и я достаю его из кобуры. Он идеально ложится в руку, холодит кожу на ладони, приятно увесистый. Надёжный. Кручу его в руках, задумчиво смотрю на дуло. Чёрное, блестящее. Ствол безупречно смазан, заряжен на полную катушку, будто только и ждал своего часа. Но самое важное в нём то, что он ни на одну живую душу не зарегистрирован. Очень удобно.