Крымский заламывает бровь — мои слова его удивили, и я внутренне ликую от этой маленькой, но такой важной для меня победы.
Так, крошечными шажками, я пробью его оборону.
— Значит, раздеться? — уточняю, а Крымский кивает и прищуривается. Указывает рукой на свёрток, лежащий на подлокотнике, ждёт. — Полностью?
— Абсолютно, — откашливается и снова поправляет брюки.
Ну, хорошо, Крымский. На это я тоже готова пойти.
Я делаю глубокий вдох, будто бы собираюсь нырнуть в бушующее море с высокого крутого обрыва, а Крымский потирает пальцами левый висок и вновь облизывает губы. А ещё сглатывает, и я вижу двигающийся вверх-вниз под кожей кадык.
Так смотрят охотники на своих жертв, только и я не так проста, как Артуру кажется. Грубить Крымскому, посылать его в далёкие матерные дали — отличный способ самоубиться, но я выбираю другую тактику.
Нащупываю пальцами замок платья и уверенно, но медленно тяну “собачку” до талии вниз. Под ним на мне ажурный комплект белья — единственное напоминание, что я ещё женщина, которой положено любить себя и баловать.
Я смотрю на лицо Крымского с резкими, но не грубыми чертами, а платье падает к моим голым ногам. Переступаю через уже никому не нужную тряпку, ступнёй откидываю её в сторону и на миг теряюсь — неужели действительно всё нужно снять?
Артур прикрывает глаза — велит продолжать, — и я избавляюсь сначала от бюстгальтера, а после и от бикини. Всё, дело сделано, я унизилась настолько, насколько могла. И только моя одержимость жаждой справедливости, невозможность жить, пока Коля не получил сполна, не дают возненавидеть саму себя ещё сильнее.
— Повернись, — хриплый приказ, и я слушаюсь и замираю.
Шаги за спиной, я прикрываю глаза. Не могу сдержать нервный рваный вдох, когда тёплые шероховатые пальцы дотрагиваются до моего плеча. Крымский проводит вниз по руке, кружит по контуру острого локтя, касается запястья, а после снова вверх. Сгребает мои волосы в пригоршню, наматывает на кулак и говорит тихо на ухо:
— Ровно два оборота.
Тянет на себя мои волосы, заставляет запрокинуть голову и обхватывает свободной рукой горло.
— Сейчас надавлю и не станет куколки.
— Надави, — почти прошу и этим снова сбиваю с толка Крымского.
— Ты точно сумасшедшая, — усмехается, а хватка на горле становится слабее. — Безумная рыжая ведьма. Неужели не врёшь? Или такая дура?
Он проводит рукой ниже, касается ключиц и замирает в опасной близости от обнажённой груди. Его ладонь горячая, с огрубевшей кожей, большая и тяжёлая.
— Засела в башке занозой, — признаётся, а я прикрываю глаза. Крымский не делает мне больно, но его власть пугает и выбивает из колеи.