Крымский проводит ладонями по моим бёдрам, но это не будущего секса ради. Это просто жест, который необходим сейчас нам обоим.
— В машине нет прослушки, мы проверили, потому поговорим здесь, — Артур серьёзен, как никогда, а пальцы сильнее впиваются в кожу на бёдрах. — Твой бывший объявил мне войну.
Это звучит чудовищно, но я держу себя в руках. Лишь губу закусываю, а в животе обжигающий лёд.
— Это он? — взмахом руки очерчиваю его лицо, которое, несмотря на свежие травмы, с каждой минутой становится бледнее.
И это мне совсем не нравится.
— Нет, — усмехается и на миг прикрывает глаза. — Это авария.
Ахаю, но Артур прикладывает палец к моим губам, просит тишины. Ему всё труднее разговаривать, потому я затихаю, а красная помада пачкает его кожу, оставляет мои следы на руке Крымского.
— Но над моим байком кто-то подшаманил. Это кто-то свой. Крысы иногда заводятся даже в самых чистых стойлах.
И я озвучиваю то, что вертится на моём языке уже очень долго, но только сейчас получается сформулировать мысль:
— Это из-за пустырей? Из-за тендера?
Он и правда, должен был состояться на этой неделе, и Крымский прикрывает глаза, и это значит больше, чем все "да" мира.
— Злата, он знает, что ты ко мне приходила, — сообщает, уткнувшись носом в мои ключицы. Горячее рваное дыхание обжигает кожу, и мне совсем не нравится, как тяжело дышит Артур. Надсадно, с хрипами, и хватка его пальцев на моих бёдрах всё слабее. — Я… я обязан тебя защитить. Я выиграл эту битву благодаря тебе, твоей помощи. Но мне нельзя проиграть войну. Но Романов… он знает, что ты мне помогла, знает, сука…
Каждое слово даётся ему с трудом, но он торопится сказать что-то ещё. Меня сносит высокой волной паники. Она бьёт прямо в грудь, лишает на миг дыхания, а Артур такой горячий и болезненно бледный сейчас.
Но вдруг он будто бы приходит в себя, фокусирует на мне уплывающий за черту мглистого тумана взгляд, который уже заволакивает чернотой, и неожиданно зарывается дрожащей ладонью в мои волосы.
— Артур, тебе плохо, надо позвать кого-то.
— Пустыри мои, и ты будешь моей.
И затихает, ослабев вдруг и окончательно, а я порывисто ищу на его шее пульс, только едва нахожу.
Господи, спаси и сохрани. Во имя всего хорошего в этом мире, помоги.