Господин Э не отвечает.
Она выходит из Экзаменациума быстрым шагом, опустив голову. Сначала она еще убеждает себя, что раз за три года с Тойво ничего не случилось, ему не переслали ни одного ее письма, он не открыл их без перчаток, не вдохнул случайно ядовитый лавандовый запах, то и сейчас несколько минут погоды не сделают. Нет нужды спешить. Но нетерпение внутри погоняет ее. Нетерпение и вина.
Тимира понятия не имеет, что ему скажет — десять лет тюрем, три года ссылки, страшные обвинения, навсегда потерянная магия — что она может сказать? Извини? Но она хотя бы может забрать свои ядовитые письма. Там не только магия, не только яд — сами буквы сочатся ненавистью и злобой. Незаслуженными.
Не того она проклинала.
Тимира трет пальцами горло — шрама-ошейника на нем уже нет, но когда она приближается в мыслях к определенной черте, ей чудится, что она задыхается.
«Я бы взял тебя к себе в отряд».
Может, и правда — на рубежи? Только бы не ходить мимо черного огрызка Экзаменациума, не смотреть в лица всем этим людям, которые знали. Или догадывались.
Адрес она помнит наизусть. Она выводила его почти каждый день на лавандовом конверте. Она помнит его лучше, чем собственный.
Темный дом кажется необитаемым. На окнах несколько слоев паутины с хрупкими оболочками мух в ней, осиное гнездо над тяжелой входной дверью, жухлая трава стелется прямо на пороге.
Тимира останавливается и выдыхает. Значит все-таки не вернулся. Ему-то куда торопиться, верно? Это она летела сюда менять судьбу и… мстить.
Но где хранятся ее письма? Неужели почтовая станция стала бы держать у себя три года стопку цветных магических конвертов? Хотя, может, и стала бы.
Тимира толкает дверь — и она поддается. Страх накатывает с новой силой, сжимая горло отсутствующим ошейником, и она рвется внутрь, в темноту, туда…
Где за столом в очень пыльной комнате, среди шкафов и кресел, накрытых тканью, сидит Тойво — он постарел — или пока еще уместно говорить, что повзрослел? Но глаза остались прежними — и в них то, что она принимала за злобу, за ярость — но это не они.
Это… она задыхается и никак не может преодолеть перехваченное горло, потому что видит в его руках свой конверт, в руках без перчаток. И на одном конце стола лежит стопка таких же лавандовых писем, а на другом — темно-серых, как в кабинете господина Э.
И разом прозревает, понимая реакцию Иржи на темно-серое — цвета его писем! — ее платье, то, почему и зачем он прибыл в Ильдаум и явился к ней самой, связывает воедино все оговорки и задыхается от этого прозрения. Как же должен был Иржи ненавидеть ее за брата! И все-таки он простил… А простил ли брат?