Помню, мы занимали большую квартиру, соединявшуюся с канцелярией отца. У нас с братом Гришей была отдельная маленькая комната, в которой мы предавались порой сочинению самых фантастических планов. Решив стать охотниками, мы тайно пробирались вечерами в пустую и темную канцелярию и там очищали от дроби противовесы висящих над столами ламп. И старик сторож, обнаруживая иногда по утрам лампы, опущенные до столов, уверял всех, что сам видел домового... Задумав «делать духи», мы срезали у мамы самые любимые ее цветы. А побывав в зверинце, решили организовать свой. В роли зверей должна была выступить домашняя живность ближайшей округи.
Надо сказать, что ни за какие проделки нас никогда не били. Но зато длиннейшие нотации, а главное, запрет на прогулки или игры во дворе очень сильно действовали на нас.
Отец умер зимой 1902 года. Жизнь наша резко изменилась. Все заботы о большой семье, где дети были мал мала меньше (самый младший брат Лев только что родился), легли на плечи матери. Но мать не растерялась. Мы перебрались в маленькую, дешевую квартиру у Брестского вокзала, куда к нам вскоре переехала и Ефросиния Романовна. Эта женщина взяла в свои опытные руки все хозяйство, оставив матери дело нашего воспитания, что было тоже отнюдь не легкой задачей. Средств после смерти отца не осталось никаких. Пенсии, которую через год стала получать мать, хватало в обрез.
В течение всей жизни в Минске наша семья снимала квартиры на окраинах города, что объяснялось чисто экономическими соображениями. Благодаря этому нашими сверстниками и товарищами по играм, а затем и по учебе всегда оказывались дети рабочих, железнодорожных служащих и мелких чиновников. Детство наше ничем не отличалось от детства большинства ребят, окружавших нас. Строгой дисциплины в семье не было, и мы с малых лет были предоставлены самим себе. И если никто из нас, мальчиков, не сбился с пути, то я объясняю это нашей исключительной привязанностью и безграничной любовью к матери, которую каждый из нас боялся огорчить, и тем, что друзьями нашего детства были простые, неизбалованные и неиспорченные ребята. И хотя нам казалось, что мама как будто и не обращает внимания на нас, предоставляет нам полную свободу, следя лишь
за тем, чтобы мы не ходили оборвышами и мыли бы перед едой руки, на самом деле все обстояло не так.
Мать и наблюдала, и думала о нас повседневно, ежечасно. Она прекрасно знала всех наших друзей и товарищей, была осведомлена о всех наших проказах. Многие из проделок, если мать не видела в них чего-либо дурного, сходили для нас безнаказанно. Над некоторыми она серьезно задумывалась.