Я не вижу, чья это голова – я ощущаю это подкожно, осознаю и понимаю, как будто по моей шее прошелся меч Потрошителя, и это мою голову он небрежно, словно не знает, что делать с такой безделицей, тащит за волосы.
Страх гулко стучит в виски. Удар за ударом, словно в моей голове не осталось других звуков и мыслей. Руки дрожат - и промозглый ветер совсем не при чем.
Во мне что-то кувыркается и с грохотом падает на дно желудка, превращая внутренности в лед.
Так страшно мне не было никогда.
Жрица, оставившая на моих ладонях руны избранной, теперь вспоминается как бледная тень давно забытого дурного сна. Что она такое по сравнению с этим вездесущим монстром? Как он может быть везде? В моих мыслях, кошмарах и страхах, и даже здесь – на девственно чистом снегу. Словно чертит кровавые руны своего очередного триумфа: вот он, халларнский генерал, которого невозможно убить или обвести вокруг пальца.
Между тем, процессия скрывается в распахнутых воротах.
Я слышу – или это лишь еще один шепот ужаса? – ровный неторопливый шаг где-то по лестнице. В моем направлении, вверх, на башню, с которой меня через минуту сбросят, словно опостылевшую перчатку.
Мне нужно выдохнуть, вспомнить слова молитвы и попросить предков замолвить за меня слово перед богами, потому что я не слишком-то заслужила место рядом со своими родичами, погибшими в славных битвах. Они точно не стояли на коленях перед захватчиками. И не выскребали жизнь бесстыжими способами.
Тьёрд появляется за моей спиной: я вздрагиваю и невольно сжимаю шею двумя ладонями, как будто это сможет защитить меня от смерти. Он отрубит мою голову вместе с пальцами. Может быть, уже сейчас, этот шелест… Звук вынимаемого из ножек меча. Мягкий шепот металла.
Или генерал решит превратить меня в прах? Я буду висеть в его кулаке беспомощной безголосой соломинкой и чувствовать, как мои ноги превращаются в пепел?
— Хорошая попытка, Дэми, - спокойно и как будто даже с улыбкой говорит халларнец.
Бух.
Что-то гремит на камнях, катится к моим ногам и замирает, глядя снизу-вверх осуждающими стеклянными глазами.
Почему я не вздрагиваю от отвращения? Не рыдаю по единственному убитому родичу, хоть его кровь на моих руках?
Почему я думаю, что даже в смерти у Торульда все то же бестолковое лицо?
— Ты дашь мне помолиться? – Я немного отодвигаю подол домашнего платья, чтобы не пачкаться в лежащую у моих ног смерть.
— Сколько угодно, - говорит Тьёрд, опираясь плечом на стену.
Он снова в своих черных доспехах, которые, кажется, крадут каждый попавший на них луч света. Непроницаемый, все такой же бледный и спокойный. Одна его рука до сих пор в перчатке, другой он задумчиво потирает подбородок, разглядывая что-то как будто за многие мили отсюда, за черной шапкой леса.