Стефания.
Сегодня был мой третий рабочий день. Я уставала, как собака. Зарплата выдавалась каждый день, но этих копеек хватало ровно на еду и оплату жилья. Я не хотела висеть на на шее Веры Сергеевны, поскольку прекрасно понимала, что она и без меня с трудом сводит концы с концами. Не привыкла быть нахлебницей. Раньше я не работала, но и кусок хлеба в доме Андрея приходилось отрабатывать.
А было время, когда я мечтала быть врачом. Даже год проучилась в институте. Когда я просто бредила медициной, мечтала стать самым лучшим хирургом в стране. Но, видимо, я что-то не учла, и теперь скитаюсь по забегаловкам и шарахаюсь, когда на заправку заезжают чёрные внедорожники.
От грусти до отчаяния – один шаг. А я никогда не впадала в отчаяние. Теряла любимых людей, убегала от прошлого, оказывалась на дне жизни, но… Всегда вставала, шла вперёд. Нет, не назло врагам. Слишком много чести для них. Я просто понимала, что если сама не подниму себя, то меня никто не поднимет. Столько есть всего, о чём надо подумать. Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернёшь, — надо думать о том, что ещё можно изменить.
Я избавилась от человека, который разбил мне сердце, от него я уползла в слезах и соплях, ненавидя за шрамы, что он оставил на моей душе. А теперь спаслась из плена жуткого человека. Он поступил ещё более жестоко. Разбудил мою душу, всколыхнул мою жизнь и решил убрать потихому, прикопать в лесочке.
Я давным-давно равнодушна, но мне до сих пор может быть больно. Пусть говорят мне и делают, что угодно, чтобы причинить мне боль. Слишком мало знают они меня, чтобы быть в курсе, что действительно делает мне больно. Я пыталась казаться сильной, облачила свою душу в броню и плакала. Я слаба, поэтому носила доспехи! Я верила, что доспех защитит меня, но я ошибалась. Я закрывала бронёй ту щель, через которую люди связывают свои сердца.
Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний. Говорят, что время лечит раны. Это неправда, время никого не лечит. Просто мы становимся сильнее, привыкаем к боли и перестаём обращать на неё внимание. Она превращается во что-то привычное, во что-то, с чем можно смириться, как смиряются с неизлечимыми увечьями.
Мы учимся жить с истерзанным сердцем и улыбаться новому дню, будто никто не ломал наших крыльев. Раны не затягиваются, это мы становимся достаточно сильными, чтобы жить с ними. Конечно, я уже никогда не буду прежней. Во мне умерла надежда, осталась по ту сторону бытия. Мне плохо. Это не та болезнь, которую может вылечить врач, она внутри, у меня в груди. Там всё пусто, как будто мне вырвали сердце.