Оказывается, можно соскучиться так, чтобы зубы сводило. Чтобы все тело ломало по твоей женщине. Ломало в жалкие крошки, потому что слишком долго был без нее. Вдали или близко — на самом деле не имело никакого значения. Главное — что без нее. И я стою и смотрю на нее, а мне кажется, я слышу этот чертов хруст своих же ломающихся вдребезги костей… снова уже от голода по ней. И мне плевать на это. Плевать на все, потому что есть нечто хуже, чем распрощаться с собственным скелетом. Эта жажда. Жажда по ее губам, по ее поцелуям, по вкусу ее кожи. Жажда, затянувшаяся так надолго и так крепко охватившая мощной хваткой горло, что кажется нереальным продержаться еще хотя бы секунду…
К ней одним шагом, чтобы притянуть к себе, чтобы впиться губами в ее губы и громко застонать, сделав первый глоток. Глоток ЕЕ. Жадно сминать их, прикусывая и проталкивая язык к ней в рот, чтобы сплестись с ней в единой форме, не прерываясь даже на то, чтобы сделать вдох воздуха. Прижимая Одейю к себе руками, впечатывая рисунок ее кожи в свой, чтобы насытиться каждой саананской клеткой тела. Все остальное потом. Разговоры, ненависть… Я хочу ощутить, что мы оба живы. Что я, им иммадан, все-таки жив.
Безумие? Неееет, саанан меня раздери, нееет… это необходимость. Проклятая жизненная необходимость поглощать эту женщину любым доступным способом.
И отстранившись через целую вечность, чтобы позволить вдохнуть ей кислорода, чтобы наконец самому позволить себе рассмотреть ее лицо, ее сияющие бирюзовые глаза с расширенными темными зрачками, ее слегка припухшие губы, которые облизнула быстрым движением языка, а я не могу сдержаться и прихватываю самый кончик пальцами, чтобы наклониться и лизнуть. Ее язык, ее губы… сожрать… вечный неутолимый голод, сопряженный с желанием сожрать именно эту женщину. Но перед этим отыметь ее, утвердить на ее теле печать, заклеймить, оставить запах своего тела и своих пальцев.
И хищно усмехнуться, оскалившись, когда в ее глазах сверкнула в ответ та же жажда.
— Я хочу тебя, — прорычал и, снова наклонившись, наброситься на ее губы, сжимая ладонью упругую грудь под тканью свадебных одеяний.
* * *
Физическая боль по нему, мучительно невыносимая и настолько же сладкая, потому что он сейчас рядом. Такой красивый… Невзирая на жуткую вечную улыбку, на новые шрамы, на потеки грязи, на капли снега. Совершенно голый и невероятно совершенный. Весь соткан из мышц, из силы, из первобытного могущества. И не было ничего прекрасней, чем смотреть, как его человеческая сущность выламывается, выдирается из волчьей. И в то же время от жалости, от понимания, какую боль он терпит, от собственной тоски слезы градом полились из глаз. Каждый раз глядя на него, я не верю своим глазам, что мужчина может быть настолько совершенен и одновременно ужасен в своей красоте или… даже не так, а красив в своем гротескном уродстве, что при взгляде на него невозможно вздохнуть, и не веришь своим пальцам, что они прикасаются к самому совершенству, и что это совершенство скалится от дикой жажды обладать мною… такой несовершенной, такой смертной и простой, покорной и ничтожной перед ним. Моим Повелителем. Восторг дикий овладел моим существом, ни с чем не сравнимый. Сделать шаг к нему и в изнеможении втянуть запах кожи, аромат дыхания. Почти рухнуть в его объятия и застонать, когда ощутила его губы на своих, впилась дрожащими пальцами в непослушную длинную шевелюру и притянула к себе, чтобы ошалело впиться в сочные мужские губы, толкнуться языком в его властный наглый язык, изогнуться, вжимаясь в него всем телом. Чистейшая похоть, разбавленная тоской и такой болезненной любовью к нему.