Луисана бросилась к отцу и обняла, чтобы поддержать его.
Сесилио, человек, внушавший большие надежды, сидел, зажав лицо больными руками, и глухо бормотал:
— Не надо было мне приезжать… Лучше бы я остался в пути… Море звало меня к себе… Но мне хотелось прежде еще хоть раз взглянуть на всех вас… Немножко побыть с вами…
Самопожертвование
Подобно всем, кто ревниво относится к тому, «что скажут люди», Фермин Алькорта, будучи человеком вполне положительным и степенным, испытывал, однако, некое раздвоение личности. Вне дома Фермин Алькорта представлял собой тип мантуанца, пропитанного сознанием кастовости с потугами на аристократизм; это был человек суровой воли, непреклонный в соблюдений строгих правил жизни и сохранения должного декорума, здесь он был способен на максимальную твердость характера и великие жертвы. В домашней обстановке дон Фермин был малодушным, слабовольным человеком, которого подточили и сломили жизненные невзгоды, жестокие удары судьбы. Таким он и предстал перед нами в ту роковую ночь, надрывая душу бесполезными, полными кощунства вопросами.
— Как ты мог допустить это, боже правый? Почему ты наносишь мне, такую смертельную рану? Неужто было грехом возлагать надежды на моего кровного, любимого всем сердцем сына? Зачем ты дал мне его, если уготовил ему такую черную судьбу?
А в это время Сесилио также предавался досужим терзаниям:
— Почему у меня не хватило смелости покончить с жизнью, когда я всего лишь жалкое подобие человека?
Одна только Луисана сохраняла присутствие духа, направив все свои помыслы на достижение основной цели — спасти от катастрофы то, что еще можно было спасти.
Что касается ее самой, то она, отринув раз и навсегда то, что могло ей помешать, решила всецело посвятить себя лечению брата и уходу за ним вдали от суетного мира.
В продолжение последних месяцев любовь ее полностью утратила романтический налет, вступив, с момента назначения дня свадьбы, в период холодного практического расчета; теперь Луисана — кстати так же, как и Антонио Сеспедес, — лишь исполняла волю родителей, которые не могли допустить и мысли о нарушении данного ими слова, особенно когда это слово было дано одному из родственников. Страшная болезнь Сесилио могла служить веским предлогом для ее решительного отказа жениху; приняв это решение, Луисана сразу почувствовала, что настало время, когда ее наконец перестали терзать мрачные мысли, — теперь все ее помыслы были устремлены к великому и прекрасному самопожертвованию.
Иначе обстояло дело с Кармелой и Аурелией. Жизнь для них представлялась радужной и весёлой прогулкой, лишенной треволнений и душевных порывов. Они были влюблены в своих женихов, которые отвечали им взаимностью, и их следовало оградить от пагубных последствий. В роду Алькорта еще никто не болел такой страшной болезнью — впервые подобное несчастье посетило их семью, и если весть о болезни Сесилио выйдет наружу, то могут расстроиться свадьбы Кармелы и Аурелии, может рухнуть счастье этих непритязательных душ.