Алина Кюрчева, трясясь от пробирающего до костей холода и чудовищного страха, вышла из клуба лишь тогда, когда из поселка на дорогу выехала колонна грузовиков с бронеавтомобилем во главе. Побелевшие от напряжения руки все так же крепко сжимали рукоятку пистолета. Красные от слез глаза девушки цепко следили за высокой фигурой американского офицера соскочившего с подножки бронеавтомобиля. Медсестра узнала этого человека. Но Майкл Пауэлл не узнал ее... Взгляд офицера был пуст и бездонен.
- Не...не троньте ее... Ми...мины... - Алина не признала свой голос. Дрожащий, хриплый. Этот голос одернул Пауэлла, и он бессильно замер выставив пред собой руки. Замер в сантиметре от тела изувеченной девочки, госпитальной сестры. - То...товарищ Пауэлл...
- Алина, опусти пистолет... Опусти. - Девушка вздрогнула всем телом, когда ее руки коснулось что-то влажное... Измазанная кровью и грязью повязка на руке Измайлова вынудила девушку опустить, а затем и отпустить оружие. - Лейтенант тебя не понимает...
- Я понимаю... - Трясущейся рукой, стянув с головы каску, американец посмотрел на инженера. Животный страх овладел Измайловым, и он невольно шагнул, назад ища в себе силы не закричать. Пред лицом советского командира стояла сама Смерть. Седовласая, с иссеченным шрамами лицом, безжалостная, кровожадная и жестокая смерть, обличенная в человеческую форму...
События того дня отложились в моей памяти лишь редкими, неясными отрывками, словно частичками забытого с рассветом сна. Кошмарного сна... Пред глазами изредка всплывают ужасные картинки наполненные кровью и болью. Смерть окружала меня, и я был наполнен смертью. Лишь одно видится четко - желание убивать. Жестоко, болезненно, медленно убивать, упиваясь видом чужой крови, хлещущей из ран... И я убивал. Сначала стрелял, а потом рвал голыми руками, резал ножом... Убивал, и убивал, и убивал!.. Потом пала тьма. Остался лишь голос. Одинокая фраза издалека: 'Тяжелый груз ты несешь, парень...'
Сознание ко мне вернулось не скоро. Очнулся я, как узнал потом, лишь спустя сутки. Пробудившись, я обнаружил себя в несколько неожиданном месте - в маленькой, одноместной больничной палате. Весь был в бинтах и пластырях. Совершено измотанный и морально опустошенный. Не сознавал я, что со мной случилось и почему, да и плевать на это было - настолько пусто было на душе. Ситуацию прояснил неожиданно явившийся тогда ко мне Дерби.
Он вихрем влетел в палату, разнося по ней морозный дух. На удивление командир был не в медицинском халате и тапочках, как заведено правилами в медучереждениях, а в запорошенной снегом армейской шинели и грязных ботинках. Взгляд его, полный глубоких дум и тревог, меня сильно обеспокоил. Да и вообще, несколько нервное поведение первого рейнджера внушало опасения.