'Да, в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!'
'Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется,' — инженер пошевелил рукой, ем вызвал радостные и, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:
— Жив! ... Жив Леонид Ильич!
Такое ликование сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. 'Деда'действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость. Он был добрым, действительно 'человечным' человеком, особенно по отношению к людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей, для так называемого 'персонала' он был свой, любимый всеми — 'наш дед'. Это потом пришедшие к власти 'великие перестройщики' и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры 'мусором, быдлом', а для самых 'неиспорченных и продвинутых демократов' — электоратом, населением, россиянами. Ну, а для Леонида Ильича простые люди были свои: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по политической борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренно верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно.
За окнами царило буйство осени — золотобордовая палитра красок, 'прекрасная пора — очей очарованье'. Машина 'скорой', в которой находился генсек, с воем сирен стремительно приближалась к Москве. Рядом с 'высоким пациентом' находился его личный врач Косарев и медсестра Юленька Чубарсова — молодая, весьма привлекательная, рыжеволосая особа с зеленными глазами, тридцати трех лет, высокого роста с фигурой Афродиты. В это время, в силу столь неожиданно открывшихся обстоятельств — незримый, скрытный ото всех диалог между Брежневым и Трофимовым продолжился:
'Леонид Ильич, давай как-то условимся насчет имени, зови меня Викторин. Витя я для чужих, для близких — Викторин. А мы теперь как два сиамских близнеца, ближе некуда, считай даже ближе жены. Как кстати ее зовут?
— Виктория Петровна.
— Во, как в кино были два Федора, теперь Викторин и Виктория. Леонид Ильич, ты не обидишься, если буду звать тебя 'шеф'?
— А что, шеф... пусть буду шеф, вроде подшефным моим будешь — заметил генсек.