Я зажмурилась, борясь с собой, уже собираясь вновь оттолкнуть проректора, как мой мир взорвался новым вкусом нежного до одури поцелуя.
Он отобрал дыхание, но дал взамен ощущение полёта.
Он убил сопротивление, но подарил наслаждение.
Он вырвал из груди всхлип странной радости, но притупил чувство древнего как мир ожидания.
Я млела, плавилась и растекалась лужицей, пока где-то внутри меня плескался невиданной силы ураган, готовый в любой момент вырваться наружу и разгромить всё. Ярость вперемешку с болью, обидой, и снова, чувством ожидания чего-то по-настоящему нужного и невозможного. Того, что Евангелион мог мне дать, но не давал.
Поцелуй прервался, но я потянулась за ускользающими губами, пытаясь заполучить то, чего желало бьющееся, как заполошное сердце.
— Так понравилось? — услышала я насмешливый голос.
Реальность обрушилась на голову неумолимо.
Распахнула глаза и вгляделась в насмешливый взгляд, в котором уже не было той звериной тоски, что побудила меня поддаться странной просьбе.
И это разозлило.
Я знаю, что я вспыльчива. Что моё настроение меняется, как по щелчку переключателя, но ничего не могу с собой поделать. Такой у меня темперамент.
Полная грудь возмущенного вдоха и тумблер настроения Бедокура переключился на «В бешенстве». Мозг за секунду сообразил, что хочет сделать, а рука уже летела, сжатая в кулак, точно в цель. Прямо под дых невозмутимого Евгеши.
Мужчина согнулся и закашлялся, пока мой тумблер переключался в режим «мама дорогая!» и я соображала, что наделала.
Это же проректор! Единственный мужик, который меня слушает и слышит! А я силу не рассчитала, он же не ванпайр, чёрт возьми. Мало ли, как сильно могла ему навредить.
Схватила его за плечи, когда он разогнулся и участливо заглянула в глаза.
— Больно?
Кашель прервался издевательским смехом, когда Евангелион увидел мою перепуганную моську.
— Не больно. — хохотнул в последний раз, потому что…
Щелчок тумблера Бедокура и злое:
— Ну н-на ещё! — сказала, одновременно нанося удар.
Мой кулак неожиданно очутился в капкане чужих рук, а раскрытый от возмущения рот накрыли чужие губы.
Возмутительно и волшебно до беспредела! Так, что ноги подкосились, когда моего языка осторожно коснулся чужой, чуть шершавый. Стон вырвался сам собой, чтобы вернуться приглушенным покашливанием постороннего.
Поцелуй прервался, вынудив меня открыть глаза и узреть прячущуюся коварную ухмылку проректора, которая как бэ намекала… Что кое-кто теперь знает, как именно усмирять мой пыл.
— Твою дивизию, Вася… — пискнул Ужас, рухнув на моё плечо.
Я осторожно обернулась, чтобы увидеть две прожигающих пары глаз.