— Отвали. Мои дела тебя не касаются, — недовольно рыкнул Луцерн, привлекая Айлин к себе.
— Да ладно. Покажи, что там у тебя.
Тяжёлая мужская ладонь легла на плечо, и Айлин почувствовала ужасную волну ледяного страха, исходящую от неё. Похоже, какое-то заклинание.
— А ну пошёл прочь, — зарычал Луцерн, подхватывая Айлин на руки.
Стало страшно. Она всегда боялась высоты. А тогда, закутанная в плащ, она и оценить её толком не могла. Воображение тут же дорисовало ужасную картину того, как оборотень несёт её по натянотому канату над пропастью. Лин невольно вжалась в мужскую грудь, ища защиты.
— Ути-пути. А человечка-то боится. Неужели ты ещё не попробовал её и не научил.
— Пшёл с дороги! — снова рыкнул Луцерн, двигаясь куда-то вперёд.
Им вслед донёсся довольный гогот.
— Слился, малыш! Ничего, то, что ты староста в этом году, не говорит, что я не обойду тебя в следующем, ботан!
И почему-то Айлин стало очень обидно за Луцерна. Он ведь не сделал ничего плохого! За что с ним так? Вот уж правду говорят, что оборотни хоть немножечко, но звери.
Скрипнула дверь, и Луцерн поставил её на пол. Лин тут же поспешила скинуть с себя плащ и осмотреться. Щёлкнул замок, и девушка испуганно обернулась, глядя оборотню прямо в глаза и отступая на шаг.
— Ты чего? Предпочтёшь, чтобы к нам в любой момент могли ввалиться? — недоумевающе спросил он.
Ответом был вздох облегчения.
— Дурашка, — улыбнулся Луцерн, подходя ближе и обнимая. — Я ведь действительно не желаю тебе зла. Итак, у нас осталось полтора часа, Нужно привести тебя в порядок, моя очаровательная госпожа.
Он говорил это с такой нежностью, что внутри становилось невероятно тепло и хорошо. Так хотелось верить ему, но разум твердил о том, что это всего лишь обман. Что рано или поздно он использует её. Точно так же, как это сделал Ириан!
И всё же Айлин не стала спорить. Покорно скинула грязное платье и с надеждой посмотрела на ванную. Вот уж где она хотела бы оказаться. Натереться мочалкой, смыть с себя всю грязь.
— Давай, если хочешь. Умеешь пользоваться?
— Д-да, — закивала Айлин, стрелой срываясь в сторону металлической чаши.
Внутри всё перемешалось, что начало казаться, что белый стал чёрным, а чёрный превратился в первородный свет. Отчаянно хотелось верить, до дрожи в коленях, до искусанных до крови губ, что Луцерн действительно хочет ей добра. Но память о прошлых болезненных встречах с разумными услужливо вытаскивала наружу воспоминания об унижениях и боли, которую они несут с собой.
Впрочем, все эти душевные терзания не помешали Айлин настроить приятную температуру воды и усесться на дно чаши, наблюдая за тем, как брызги летят во все стороны, а ноги постепенно начинают скрываться под гладью.