Заглотить ее хотелось. Так, что самого на части чуть, блядь. не разорвало, пока ехали.
В одурении на нее набросился.
В неистовстве.
Как сумасшедший, сам себя не помня, ни хрена не соображая.
София — моя, и принадлежит мне. Вся. Без остатка.
Одно это в голову лупило так, как набат, заставляя слететь с последних катушек.
Так что же, блядь, меня остановило?
Ярость. Ярость ее бешеная. И ненависть.
Чернотой своей пронзила. Хлестко ударила, по вискам, по ребрам, по яйцам.
Один взгляд этот ее. — как сто тысяч пощечин.
Мог бы не остановиться. Мог бы взять. Приказать, в конце концов!
И нет выбора у гордой девчонки. Нет его! Она бы подчинилась!
Но глаза ее. — медовые, потемневшие, ненавистью черной пропитанные просто убили. Наповал. В самое сердце.
Нет.
Я другое в ее взгляде увидеть хочу! И увижу! Наступит день, — увижу! Или я не я!
Херачу снова, со всей дури, по двери.
Слышу, как София в комнате перетаскивает мебель.
Запрокинуть голову и хохотать хочется.
Вышибить на хрен эту дверь одним ударом вместе с тем, чем она там ее приперла.
Но вместо этого иду в кабинет.
Сам на ключ, блядь, запираюсь.
Наливаю полный стакан виски, хлещу с горла.
Сам себя запереть должен, чтобы сейчас к ней не ворваться. Потому что, если ворвусь, — уже ничто меня не остановит. Возьму. Силой возьму, несмотря на просьбы и пощечины. Ураган какой-то лютый внутри меня бушует. Раздирает всего на части, размалывает. Впервые в жизни, блядь. сам себя боюсь.
И злюсь — яростно, бессильно, по-дурацки.
Разве не этого я хотел? Просто взять, растоптать, унизить и уничтожить, а после вышвырнуть к херам? Не этого? Так какого ж хрена сам себя от нее на ключ сейчас запираю, чтобы так не вышло?
И, блядь, глядя на Софию, самого себя ведь вижу. Будто заново проживаю все то, что пришлось пережить. И снова — неживые глаза отца перед моими глазами.
И ярость такая скручивает, что все вокруг крушить хочется.
София
Задыхаюсь, припирая к двери последнюю тумбочку.
Боже, ну, чем я занимаюсь?
Зачем?
А все равно заканчиваю.
Несусь в душ, запирая за собой крепко еще и эти двери.
Окунаюсь с головой под струи воды.
И все равно не могу расслабиться.
Дергаюсь. Боюсь, что сейчас вломиться. Что снова яростно набросится на меня, и тогда я уже не смогу сопротивляться.
От каждого шороха дергаюсь. От собственных вздохов.
С облегчением выдыхаю, когда возвращаюсь из душа и вижу, что Санникова в комнате нет.
Укладываюсь в постель, зарываясь с головой в одеяло.
Этот вечер мельтешит перед глазами. Не отпускает.
До по беления сжимаю руки в кулаках.
А перед глазами, как бы ни хотелось забыться — все эти лица. Эти глаза, горящие презрением.