“Гитара у него была”, - вспомнила я слова Пэм о “красавчике”, с которым девушка познакомилась в баре накануне своей смерти. Я тогда отмела все подозрения. Ну в самом деле, уж Пэм точно не назвала бы карни “красавчиком” и не стала бы с ним выпивать. Да она, скорее всего, и внимания бы на него в баре не обратила. Пэм во все времена интересовали только человеческие мужчины и только те, которые способны без колебаний купить девушке самое дорогое шампанское в баре.
Головная боль немного отступила, и я приоткрыла глаза. Комната тонула в уютном полумраке — насколько полумрак может быть уютным в номере грязного мотеля. Солнечный свет пробивался сквозь щели в ставнях. Красный. Плохо. Значит, небо все еще затянуто тучами, сегодня куда-то рыпаться из мотеля не выйдет. А оставаться в одном номере с вызывающим столько подозрений карни было откровенно страшновато. Если не сказать — жутковато.
Осторожно перегнулась через край кровати. Каэл спал. Снова лицом к двери. Укрылся простыней по самую шею и даже ухом не повел, когда подо мной тихо скрипнула пружина матраса. Я потянулась к сумочке, которую с вечера поставила на прикроватную тумбочку. Там у меня пузырек с аспирином — неизменный спутник утренних пробуждений. Потянулась и замерла.
На запястье левой руки, на том месте, где лучше всего чувствуется пульс, красовались две ранки. Круглые, глубокие, похожие цветом на свежие синяки, они примостились как раз над вздувшейся синеватой венкой, поверх застарелого шрама, который я обычно прикрывала широким браслетом. Браслета на руке не было, хотя я точно помню, что на ночь его не снимала. Больше всего ранки напоминали… след от клыков. Не брачная метка, надеюсь, но слишком подозрительно на нее похоже.
Вместо пузырька с аспирином рука потянулась к револьверу. Не долго думая, я выхватила его из сумочки.
— Твою мать, Каэл! — зашипела я, взводя курок.
Ответом мне была насмешливая клыкастая улыбка. Карни лежал на спине с открытыми глазами, с интересом наблюдая за мной.
— Не стоит тыкать заряженным оружием в людей, если не собираешься стрелять, — доброжелательно заметил он, когда убедился, что я оценила улыбку. — Тем более, когда внимание того, кого ты держишь на мушке, отвлечено на более интересное зрелище, — улыбка стала шире.
— Что? Твою мать! — повторилась я.
Этот… с меня не только браслет ночью снял, но и, похоже, вообще всю одежду. Вместо любимой комбинации на мне красовались символы и закорючки, весьма похожие на те, которыми Каэл рисовал на собственном теле перед началом ритуала. Только мои были багрового цвета, как синяки.