Жаль, это наваждение закончилось так же скоро, как и бросило до этого (совершенно напрасно) свои семена в благодатную почву. Всего несколько шагов в смежную спальню, где уже были задёрнуты все шторы и горел приглушённый свет «рыбьих глаз» по всему периметру натяжного потолка… И я наконец-то обернулась к кровати, к которой меня уже практически поднесли. А дальше, как во сне… В самом кошмарном и ирреальном, ибо глаза видели, прекрасно различали цвета, форму и функциональное значение представших перед ними вещей, а вот разум… Разум сопротивлялся до последнего. Даже когда меня поставили обратно на ноги и именно лицом к изножью царского ложа.
В том-то и ирония, что царского, застеленного белоснежным двухсторонним покрывалом с золотой канвой и однотoнной вышивкой (всё правильно, роскошь и богатое убранство — на первом месте!), по центру которого разложены чёрные предметы не вполне (и не сразу) определяемого направления. Или мне просто не хотелось верить в то, чтo я видела? Но, увы, картинка выглядела достаточно чёткой и буквально кричащей то ли скрытым в ней пафосом, то ли чем-то пострашнее — ужасающим смыслом моего плачевного будущего. Если бы всё это предназначалoсь для наших с Астоном тематических развлечений в его Палатиуме… Но, увы. Я прекрасно понимала, что должна была в это облачиться совершенно для иной цели, а, значит… не для Адарта.
Чёрное нижнее бельё, чёрный корсет, чёрный пояс для чулок (если точнее, то гартеры), чёрные длинные перчатки и туфли на относительно щадящем высоком каблуке — и все без исключения из матовой кожи, кроме тончайшей тряпочки под названием облегающее платье из невесомой сеточки-паутинки, такой же пары чулок и кружевной маски-шапочки. И ещё чего-то неопределённого, но столь же воздушно прозрачного, как и платье. И если бы это всё.
Не знаю, как долго мой взгляд блуждал по этой шокирующей композиции, не имея представления, за что зацепиться, чтобы при этом не сотрясало сумасшедшим ударом сердца о грудную клетку и не вводило в последующий ступор, но, в конечном счёте, он остановился на показавшeмся мне изначально кожаном ремне, усеянного платиновыми заклёпками, кольцами и драгоценными камнями по всей его лицевой поверхности. До меня наконец-то дошло, что это не ремень и не ремешок на ногу или руку, это (вашу мать!) cамый настоящий ошейник! Человеческий!
— Это… так обязательно? — не помню почему, да как, но я-таки спросила, неосознанно кивая в его сторону и едва ли соображая, что говорю.
Головокружением при этом накрыло отменным. Усилившейся троекратно подкожной лихорадкой подрезало не меньше и весьма неслабо (даже пугающе неслабо). Как и леденящими сердце внутренними приливами панического оцепенения, распустившегося во всей своей ужасающей красе по всему телу, будто невидимое чудовище раскрыло свои омерзительно жуткие крылья. И если бы только раскрыло. Оно же впилось в мои внутренности всеми своими клешнями, челюстями и роговыми конечностями, как та ненасытная пиявка, еще и ядовитая. Кажется, я чувствовала, как её едкая кислота разливается по моим венам и лёгким. Εщё немного и доберётся до сердца и разума.