— Спасибо, — охрипло шепчу, откидываясь на подушку. Мне чуть лучше. Голова хоть и болит, но уже чётче понимаю, что случилось. Воспоминания накатывают, появляется стыд. Из-за меня пострадал человек. — Как Стас? — смотрю в упор на мужа. Вадим на секунду теряется. Хмурится, мотает головой:
— Жить будет, — отзывается лаконично и присаживается на край: — Лучше скажи, как ты?
Не верю своим ушам. Почему Вадим так безразличен к другим? Стас рисковал собой, разве нельзя к нему относиться с большей теплотой и вниманием? По крайней мере, как к человеку, который не дал убить любимую? Если бы не больничная койка и слабость — обязательно бы высказала своё негодование. Сейчас же… не до ругани, споров. У Вадима последнее время большая нагрузка на сердце. Не хочу усугублять дело.
— Жить буду, — выдавливаю обессилено. Стыд вгрызается глубже. Единственное, что спасает от самоуничижения за случившееся со Стасом — он не умер.
Пару раз допрашивают полицейские. Рассказываю одно и тоже, а точнее, что знаю и помню. Они составляют протоколы, заставляют перечитывать показания, расписываться. Вновь уточняют, что-то сверяют. Бумажная волокита изматывает сильнее, лечебных процедур. Разбитый телефон, подобранный в туалете Вадимом, изымают как улику для изучения. Двоих покушавшихся упекают за решетку, если так, можно сказать. Потому что они на больничных койках под охраной. Но все уверены, что нападавшие — мелкие сошки — исполнители. Кто заказчик, до сих пор, неизвестно. На допросах обвиняемые молчат, будто языки проглотили. Угрозы на них не действуют. На контакт и сотрудничество даже с подкупом, — урежем срок, — не идут.
Мне показывают их фотографии, вкратце рассказывают кто они и откуда в надежде, что мне хоть кто-то окажется знакомым. Но нет… Я их знать не знаю и в жизни не видела. Хотя, признаюсь, что это не точно, так как часть жизни не помню с рождения до семнадцати лет включительно. На меня тоже поднимают досье. Копаются в прошлом, тревожат душу, терзают сердце. Как понимаю, это у них получается лучше всего, ведь, когда стали приходить угрозы, я подавала заявление в… ещё тогда «милицию». Но мне только в лицо посмеялись:
— Вы знаете, сколько к нам обращаются с такими же проблемами? У нас руки связаны. Пока не будет реальной угрозы, ничем помочь не сможет.
Проще говоря, когда покалечат, изнасилуют, убьют — приходите, примем заявление и даже в базу внесём. А там… уж как получится. Что ж, полиция нас бережёт… пока не обращаемся или, когда уже мёртвые.
Пару раз навещаю Стаса. Парень в тяжёлом, зато стабильном состоянии. В реанимацию вход запрещён, но мне позволяют. Когда вижу Стаса в первый раз — реву. Парень будто мумия, перебинтованный с ног до головы. Долго сижу рядом, держу руку и шепчу: «…была не права… медленная словно черепаха… клянусь, ни одной тренировки не пропущу — буду заниматься, выкладываясь на все сто… лишь бы только поправлялся быстрее». Придя второй раз, застаю Стаса за обедом. Симпатичная медсестра кормит его с ложечки. Он морщится, охает, умудряясь шутить. Девушка краснеет, порой задорно смеётся, а чаще просто мило улыбается. Отлично! Лучшее лекарство — флирт. Отмечаю про себя, что Стас выглядит намного лучше. Желаю ему скорого выздоровления и ухожу — зачем мешать. Если начинает заигрывать с дамами, значит, идёт на выздоровление.