Он вновь расплакался тихими душераздирающими слезами.
Миссис Лэндон продолжила:
– Я состою в совете директоров фонда «Акация» – центре для мужчин и женщин, переживших подобные ситуации. Мы помогаем людям вникнуть в их законные права. Помогаем с полицейскими разбирательствами. Помогаем вновь встать на ноги, найти жилье и место работы.
Мистер Лэндон вернулся с чем–то вкусно пахнущим.
– Что осталось, – сказал он, поставив поднос. Вряд ли Янни в последнее время нормально питался. Блюдо было похоже на фахито с говядиной, рисом и овощами, а на краешке тарелки лежал кусочек хлеба. Янни заглотил все почти за один присест. Закончив, вновь откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. – Идем, – вставая, позвал мистер Лэндон, и дождался, пока Янни тоже поднимется. – Можешь поспать в гостевой, а за завтраком решим, что делать.
Янни взял рюкзак и послушно вышел за мистером Лэндоном. А мы втроем молча смотрели им в след.
Миссис Лэндон глянула на меня, и я произнес:
– Спасибо.
– Вы все сделали правильно, – обратилась она к нам обоим. – Завтра мы разберемся с дальнейшими действиями. – Она долго вглядывалась в Эндрю. Наверно, из–за того, что он все еще держал меня за руку. Не знаю. Но мне показалось, что она хотела остаться с ним наедине.
– Отнесу подносы на кухню, – сказал я, собирая чашки и тарелки и, наконец–то, покинул их.
Я поставил посуду в раковину и сполоснул. А затем решил послать все к черту, наполнил раковину горячей водой и моющим средством и вымыл все как следует. После протер. Поводов задерживаться в кухне больше не осталось, но возле двери я тормознул. Беседа шла обо мне.
Говорила миссис Лэндон:
– … ты не упоминал его татуировки. – Сердце рухнуло в пятки.
– Не просто татуировки, – поправил Эндрю. – А шрамы. Выполненные чернилами шрамы. Он носит их, чтоб мир мог видеть ежедневные напоминания того, кто он есть. И вообще, мне они нравятся. Кожа не определяет его больше, чем меня.
На секунду его мать замолчала, и я было решил, что можно войти. Но потом она произнесла:
– Он хороший парень. Он забрал к себе незнакомого человека и переживал за него. Остальное меня не касается.
– Да, мам, он хороший. И он понимает меня. За два дня он узнал обо мне больше, чем Эли за все время.
– Тогда что не так? Почему тебе неспокойно?
Ожидая ответа, я почти продырявил перегородку кончиками пальцев.
– Я пытаюсь не пороть горячку, мам. Ты же знаешь, как было с Эли.
– Спэнсер другой, – изрекла она утвердительно, а не вопросительно.
– Да.
– Ты любишь его.
Ответом была лишь тишина. Громкая, оглушительная, душераздирающая тишина. Мое глупое сердце практически остановилось. Мои глупые ноги приросли к полу.