Материальные потери были невелики, и ссориться еще не имело смысла, так как братья занимались добычей металлолома, из которого вполне можно было нарыть годное сырье под кузнечные нужды. Имея старый трактор, мотоцикл «Урал» и знания о расположении заброшенных воинских частей, обильно оставшихся после СССР, братья активно осваивали, казалось бескрайнее, непаханое поле. Внезапно пересекающие полевые дороги, канавы от выдернутых трактором подземных кабелей и потухшие кострища обожженной изоляции свидетельствовали о том, что цивилизация здесь если и была, то теперь её нет. Ушла в землю вместе с отключенным электричеством.
Поговаривали, что братьям ведомы секреты добычи даже драгметаллов, а не только меди из старых, таинственного назначения военных предметов. Порой братья привозили по полному тракторному прицепу непонятного, и долго за гнилыми заборами с этим возились, разбирая, сортируя, вывозя потом в город на мотоцикле. А что можно в коляске увезти? Много не увезешь, так что золото они там возят – это совершенно точно, а еще уран и красную ртуть.
А Варю Кузнец откровенно побаивался. По слухам, женщина, потерявшая по неизвестной причине в городе все, вернулась в деревню, по ее выражению «устаканить нервы», чем попутно и занималась, находя силы на огородничество. Этим, по сути, и выживала. Запущенный вид ее не мешал коситься на городского пижона, постепенно сужая вокруг него круги, постоянно предлагая ему свою помощь, да хоть по работе в кузне или хозяйству. Варя была на все согласна, но пьяненький пошлый юмор, становившиеся все более агрессивными поддатые намеки да запущенная неопрятность не способствовали ни романтическим отношениям, ни совместной работе.
Короче, старики, старухи, лодыри-философы да вислоухая мохнатая собака – вот весь имеющийся на сегодня деревенский штат.
Сердечный народ был скор на помощь и не прочь заработать, но трудовой запал кончался быстро. Прийти потрепаться под рюмочку – это завсегда. Можно попутно помочь, почему нет? А вот горбатиться как в последний день, нет уж, увольте! Тяги к обогащению ни у кого давно уже не было. Кузнец целыми днями как оглашенный, молотящий по железу в своей перегретой средневековой кузне, вызывал странную смесь уважения и растерянной сельской оторопи. Ну надо же, как убивается, а зачем, непонятно. Городские, что с них взять. Чудак, хоть и рукастый.
Кто был в деревне исконно местный, а кто так, двадцать лет назад пришлый, было уже не разобраться, и готовый душевно посидеть, выпить, угостить, помочь, а главное, дать в долг в неизвестность, трудолюбивый кузнец быстро растопил верхушку айсберга в сложной деревенской иерархии свой-чужой. Своим он, конечно, не стал, впрочем, в умирающей деревне все были одновременно и свои, и даже не чужие, а скорее ничьи. Сами по себе. Любое чудачество, подвергаемое остракизму в обычной живой деревне, здесь не вызывало осуждения. Банально не набиралось критической массы.