Вечером попыхтеть и потопать приходил ёж. Уже за одно это можно было сбежать из города. Дело не в еже, конечно, – тишина воздух… да, собственно, и не в них. Поди знай, какие струны затронуты полным отсутствием удобств и абсолютным комфортом души.
Побег для каждого свой. Различны и причины, по которым однажды человек решает, что больше терпеть нельзя, иначе в голове оторвется что-то ценное, и случится нехорошее, пора! И едет в никуда, в неизвестность, в деревню, в город, в эмиграцию, в соседнюю комнату, обеспечивая великий круговорот бегства от себя.
Вечером жара спала, ветер стих, и даже вездесущие комары присмирели по непонятной причине. Дали телу, изнуренному летним зноем и пеклом кузни, передышку. В тишине деревенского вечера на покосившиеся деревянные дома под проросшими мхом крышами опустилась благодать, которая физически осязалась, да так, что режь ее ножом, мажь на хлеб и ешь.
Заказ, что называется, не шел. Казалось, что вернись ты в средневековье к поддуву ветхими мехами да к горну на древесном угле из углежогных ям, и вдохновение – вот оно, делай из него бутерброды вместе со спускающейся с небес благодатью. Но не хватало как раз достижений прогресса: нормальных тисков, шлифмашин, гриндеров, и, конечно же, третьих, четвертых, седьмых рук – рук помощников, тех, кто поддержит, возьмет на себя часть опостылевшей рутины, развязав руки, дав возможность творить.
Помощники нашлись бы и в деревне. Но… Деревня умирала. Уже и электрические провода со столбов сняли, заставив тех, у кого есть деньги на бензин, использовать маленькие генераторы для поддержания видимости прогресса.
Из чуть менее пятидесяти когда-то добротных домов жилыми были от силы пять, да в десяток домов на лето, время от времени приезжали озверевшие от городского быта латентные пейзане.
Дед Михаил, братья Баклушины, старуха Егорша да Варька – неопределенного возраста тетка со следами жизненных неурядиц на лице. Жизнь в деревне, консервируя время, накладывала еще одну печать – определить возраст зачастую было невозможно. Братья Баклушины – пришлые самосёлы, кряжистые деды, внешне похожие на дубовые колоды, вполне могли оказаться и не дедами вовсе, и даже не братьями. В некоторых случаях здоровое деревенское любопытство внезапно охладевало, наткнувшись на резкость или нехороший взгляд, так что истинный возраст, историю жизни и степень родства никто точно не знал. Братья так братья, живут себе и живут.
Братья максимально подходили под кузнечную силовую гимнастику и на первых порах даже загорелись, захваченные романтикой пластичного раскаленного металла, но, как водится, быстро перегорели, стали филонить, заводили бесконечные разговоры за жизнь, максимально растягивая перекуры, и заняв деньги, надолго пропадали.
