— Не знаю, я не обращала внимания на твою грудь.
Я будто погрузилась в воду. В ушах зашумело, и потому я не услышала вздоха разочарования, даже если тот был. Мой растерянный взгляд блуждал по залу в поисках спасения и замер на соседнем диване. Женщина водила руку мужа по своему беременному шарику. У меня тут же свело живот, и даже начало покалывать в груди.
— Она ему шевеление показывает, — пояснила Аманда.
Наверное, вместо отвращения она прочла в моем взгляде вопрос. Впрочем, так даже лучше, потому как я не могла объяснить природу своих ощущений, и даже если бы смогла, то не желала облачать их в слова. Меня спасла медсестра, позвавшая Аманду. Мы обе подскочили и кинулись к стеклянным дверям.
— Ты забыла шлёпки, — улыбнулась медсестра, и Аманда виновато побежала обратно к креслу.
В этот момент её грудь действительно колыхалась. Я тряхнула головой, отгоняя видение обнажённой груди, отражённой в зеркале ванной комнаты. Надо прекратить читать эти сумасшедшие журналы для беременных, потому что непонятно что в очередной раз родит мой мозг, не посоветовавшись с нервной системой.
Коридор показался нескончаемым, и вот наконец мы очутились в большом и светлом из-за огромного количества ламп дневного света помещении. Узист был внушительных размеров, и я пожалела об его воспитанности, потому что когда тот поднялся со стула, мы трое почувствовали себя лилипутами. Кроме него, аппарата, кушетки, пары стульев и огромного телевизора, подвешенного к потолку, в комнате ничего не было. Впрочем, книжный Гулливер располагал к себе больше, чем этот дядя с лучезарной улыбкой. От неё меня передёрнуло, и я надеялась, что он если и заметил, то списал мои конвульсии на нервы. Из-за беременности Аманды меня воротило от всего мужского населения долины да и всей планеты — от принца Вильяма до того, кто лапал живот жены в зале ожидания. Я опустилась на стул и замерла, глядя на детину в халате, которому больше подошёл бы тромбон, чем аппарат ультразвука.
Аманда осторожно, с помощью медсестры, опустилась на кушетку. Узист не замолкал ни секунду, но я совершенно не улавливала смысла произносимых им слов. Я видела лишь белый тюбик, из которого тёк прозрачный гель на ставший в горизонтальном положении совершенно плоским живот Аманды. Детина щёлкнул пультом, и экран сначала зашипел черно-белой рябью, а потом показал очертания полукруга матки и размытые контуры ребёнка. Изображение то расплывалось, то вновь принимало чёткие очертания, потом опять рябило и сползало вниз, растягивалось в бок, качалось из стороны в сторону и порой увеличивалось до неимоверных размеров, когда даже я видела огромный глаз. Узист без остановки щёлкал по клавиатуре, чертя на экране отрезки и кривые, вводя в пустые поля цифры. Не знаю, что чувствовала в этот момент Аманда, но мне самой хотелось, чтобы всё закончилось, и узист наконец сказал, что ребёнок здоров. Но дядя лишь улыбался, говорил, что сейчас смотрит сердце, а теперь вот лёгкое и желудок, а что видит там — не сообщал.