Уловив мой взгляд, Гордеев чуть повернул ко мне голову.
– Кстати, Никитина, если я узнаю, что ты поцеловала меня на спор или на слабо, у тебя появится отличная возможность проверить, могу ли я убить тебя взглядом. Для Дарагхи нет ничего хуже, чем быть вот таким образом… опозоренным. Мы не прощаем подобных шуток над собой, имей в виду.
У меня в этот момент появилась еще и отличная возможность потренироваться скрывать собственные эмоции – что я немедленно и сделала.
Спокойно, спокойно, девочка… – повторяла про себя, усмиряя сошедший с ума пульс. Мерно и ровно вдыхая, чтобы он не почувствовал никаких «эманаций» страха и волнения.
– Неужели окажется, что я разбила вам сердце? – попробовала отшутиться, когда поняла, что снова могу говорить.
Но шуток на эту тему он, похоже, не понимал. Резко вильнув и взвизгнув тормозами, машина остановилась у бордюра.
– У меня нет сердца, Никитина, – сказал, повернувшись ко мне, прожигая меня темно-красными, почти бордовыми глазами. – И разбивать тебе нечего. Запомни этого.
Я, наверное, все-таки сильно приложилась сегодня головой, потому что неожиданно для себя отстегнула ремень, привстала на сиденье и, обмирая от страха, протянула дрожащую руку вперед.
– А здесь… что тогда здесь? – рука отодвинула лацкан черного пиджака и коснулась его груди под рубашкой.
Не сводя с меня похожих на раскаленные уголья глаз, он поднял свою руку – на удивление прохладную – и накрыл ей мою.
– Здесь – тьма, Елена. Бездна – какая тебе и не снилась. Не заглядывай туда… Не стоит.
Я сглотнула, чувствуя неожиданную дрожь, расходящуюся от его ладони по всему телу.
– В любой тьме есть свет... Даже в самой кромешной.
В наступившей гулкой тишине отчетливо слышно было тиканье золотых часов на его запястье. Три секунды затишья отмерены были ударами сердца, которые я явственно чувствовала под тонкой черной тканью. Как же редко оно бьется – сердце василиска… Ужасно медленно…
Так медленно, что чувствовала, как у самой в такт этим размеренным ударам замедляются жизненные ритмы, словно он синхронизировал мое сердце с его, отдавал мне часть своей силы... И часть своей тьмы.
На четвертом или пятом ударе Гордеева моргнул и сменил цвет глаз на обычный – темно-карий.
– Не заговаривай мне зубы, Никитина, – усмехнулся. – Узнаю, что солгала мне – убью. А взглядом или нет – это уже детали.
– Ленка!
Не успела я зайти в палату, пройдя по притихшему, ночному коридору больницы, Элька бросилась ко мне в объятья.
– Куда ты пропала? Я всю больницу обыскала – никто не знал где ты! Безобразие!
– Все в порядке… – успокоила я ее, сжимая в кармане маленькую таблетку, которую должна буду растворить для нее в каком-нибудь напитке. Мне было страшно это делать, но другого варианта не было – либо я даю ей средство, с помощью которого она напрочь забудет о том, что происходило в последние несколько часов, либо… о втором варианте даже думать не хотелось. Тот, что с таблеткой для Эльки явно был предпочтительнее.