-Нет, все в порядке. Просто нервничаю. Можем ехать, - заверила я, и сама протянула ему свою ладонь, которую он обхватил своей, чуть сжав и повел к своей машине. Шофер опять не показался. Уже привычно мне помогли сесть, где я тут же пристегнулась, мужчина сел сам, пристегнулся, и мы плавно выехали со двора.
Образовалась тишина, но она меня сейчас не волновала. Мыслями я была далеко, отчего вздрогнула, когда почувствовала прикосновение к своей ладони, что лежала на сиденье. Медленно, словно неуверенно, мои пальцы накрыла широкая, горячая и сухая мужская ладонь, а после чуть сжала, оставляя возможность отодвинуться. Запрещая думать о своих действиях, не отворачивая лица от окна, я не стала отнимать свою руку, позволив себе сжать мужские пальцы в ответ. Мою кожу на ладошке ласково погладили большим пальцем, а после осторожно сместили руку, сплетая наши пальцы. Так мы и ехали, молча, держась за руки, а мои грустные мысли вытеснил один вопрос, почему такое невинное прикосновение и знак поддержки чувствуется мной так остро?
***
Когда до могилы родителей оставалось несколько десятков метров, я замедлилась, крепче вцепившись в локоть Рязанова, а после подняла на мужчину жалобные глаза. Чего не отнять у этого человека, он понимал все с полувзгляда. Не знаю, хорошо это, или плохо. Вот и сейчас:
-Я подожду поблизости, - с понимающей улыбкой сообщили мне, отчего я благодарно кивнула и с некоторой неохотой отлепилась от мужчины. Приблизиться к памятнику и взглянуть на родные лица оказалось сложно. Мелькнула мысль, что Вовка выбрал очень неудачные фото, и было бы лучше поступить так, как хотела я – портреты моего производства.
После вспомнила, что на стадии разговоров все и осталось, так как кисть в руки я в то период и до недавнего времени даже не помышляла брать, потому у брата просто не осталось другого выхода, как взять фото из архива. Не было причин оттягивать с памятником и ждать, когда я, наконец, «разрожусь». Брата винить не получается, а вот на моей совести появился еще один неприятный груз.
-Мам, пап, привет, это я, - произнесла я с глупой, нервной улыбкой, махнув изображениям рукой, а после сцепила дрожащие руки между собой, поняв, что мне банально некуда их деть. – Давненько я к вам не приходила, - покаялась и прочистила горло, которое моментально сдавило. – Кажется, с момента установления памятника, - неуверенно протянула, и глубоко вздохнула, чувствуя, как трясутся не только руки, но и голос. – Простите. Да, мам, я знаю, что тебе бы тоже не понравилось твое изображение и ты бы хотела выглядеть иначе, - вздохнула я виновато, посмотрев на красивую брюнетку, с милой, доброй улыбкой и потрясающими карими глазами. - Я виновата. Пап, ты как всегда неподражаем, хотя рубашка явно не подходит. Собственно, только без обид, - серьезно посмотрела я на статного мужчину с проседью и в очках, делающего его лицо холодным и строгим, но на самом деле скрывающих очень доброго и отзывчивого человека, который очень любил посмеяться. – у тебя всегда были с этим проблемы, но мы с мамой боялись тебе об этом рассказать, чтобы не обидеть. Помнишь ту желто-зеленую в клетку, которую ты так любил? – шмыгнула я носом, понимая, что изображение отца размывается от выступивших слез, которые я отчаянно пыталась сморгнуть, не желая упустить из вида любимое лицо, самого потрясающего мужчины. – Так вот, я ее тогда испачкала не случайно краской. А по просьбе мамы. Просто рубашка сидела на тебе ужасно, отчего ты становился похожим на лимон, но не велся на обычные мамины хитрости, несмотря на то, что она завалила твой шкаф новыми рубашками. Мне стыдно. Ты тогда так расстроился, но я уже обещала маме, что промолчу. Прости меня.