— Я правду тебе говорю! Вот только здесь и… здесь, — она указала пальцем, обводя абрис собственного лица, — видишь, полнота немного теряется и уходит в плоскость…
Люська заинтересованно вытянул шею.
— Я сейчас объясню. Пойдём на кухню, — Маша с облегчением выдохнула и разложила рисунок на столе. Заняв место у стены, под глухой шум работающего холодильника, она почувствовала себя гораздо спокойнее.
Люська взял свой телефон со стола и сунул его в карман. Маша склонилась над портретом.
— Здесь надо чуть заштриховать… А тут — выделить сильнее…
Они склонились над столом, и Люська стал внимательно слушать, следя за движениями Маши. Она быстро избавилась от неловкости, и её уже почти перестала смущать его близость. А уже через пять минут так увлеклась процессом, что забыла о случившемся и о недавнем разговоре. Люська понимающе кивал, а Маше нравилось представлять себя учителем. Она плавно переходила от одного момента к другому, пока не услышала звук сирены.
— Что это?
Звук был короткий, будто кто-то проверял и выстраивал громкость, но Маша подскочила на месте и уставилась на Люську.
— Не обращай внимания, — быстро проговорил он, но его глаза вдруг стали такими, что Маша вспыхнула и уже через минуту рванула на выход.
— Опять полиция приехала, — Роза стояла посреди улицы и, приложив ладонь ко лбу, вглядывалась вдаль.
— Что случилось? Куда они направились? — спросила Маша, подбегая к калитке.
— А шут их знает. Кто в той стороне? Как пить дать, к Цапельским.
Маша охнула. Люська выскочил чуть позже, но быстро догнал её. Схватил за руку и заставил остановиться.
— Мне надо… — начала Маша, вырываясь.
— Не надо тебе туда, — Люська смотрел прямо ей в глаза. — Ты ведь не трогала ту бутылку?
— К-какую бутылку? — побледнела Маша.
— С орехом твоим?
— Нет, она же из мусорки… А почему ты спрашиваешь? Ты же не… — она вдруг всё поняла. — Ты позвонил?! Ты… зачем?!
— Так будет правильно, Маш.
Возразить было нечего. Всё, что она считала правильным и справедливым, случилось именно сейчас. И если бы Маша стала осуждать Люську или препятствовать ему, то оказалась бы ничем не лучше следователя Хвошни, подтасовавшего факты за деньги. Вся разница лишь в том, что Маша Рощина сделала бы это из-за любви. Но кого она обманывает?
Люська не сводил с неё глаз, продолжая держать за руку.
— А если я не права? Если я ошибаюсь?
— Значит сам отвечу, — пожал он плечами.
— И ты не боишься?
— Пусть они боятся!
— Как же ты их не любишь!
— Да за каким лешим мне их любить прикажешь? Ещё скажи, я их защищать должен… — Люська злился.