Каждый раз, когда вступаешь на дорогу, протоптанную другим, тащишь его поклажу. Стоит лишь раз заглянуть внутрь одного сундука — и становится ясно, что нечего ради волочь груз чужого замысла.
Бану положила ладонь на сердце, прислушалась. Говорят, настоящая любовь бывает одна. Слышала она от кого-то нечто подобное. Да и её отец, как известно, любил только одну женщину. Маатхас, наверное, тоже любит только её. А как быть ей, самой Бану? Ей был дорог Сагромах, и выбирать между ним и Аймаром попросту смешно — не было у неё здесь никогда и никакого выбора. Даже без замысла Сабира Свирепого.
Но выбор быть Матерью Лагерей или Бансабирой Изящной у неё все еще есть. И как в её душе находилось место для двух разных Бану, так и в сердце каждой из них находилось, кажется, место для отдельного мужчины.
В свое время её бы вывернуло на изнанку от одного предположения, что можно быть близкой с Гором. Но сейчас подобная выходка казалась сущим избавлением в сложившейся дурацкой ситуации.
Бансабира вдохнула глубоко — и потому болезненно. Заломила кисти рук, покусала губы. Ну же, трусиха, разворачивайся от зеркала и иди в Малую Залу. Иди же…
— Госпожа? — Лигдам постучал в дверь. — Не хочу торопить, но, если не поспешите, тан Маатхас определенно съест все сам.
Точно, Маатхас ждет.
Бансабира пропустила удар в груди и просела в коленях: так страшно ей не было воистину никогда.
* * *
Стол накрыт в спешке, сообразил Маатхас, едва устроился в приемной зале танши. По паре всех приборов и посуды, большая чаша овсяной каши, над которой курится дымок; горячие свежевыпеченные лепешки с маслом, сыром, творогом, яйцом; зелень, булочки, молоко в глиняном кувшине, мед….
Хабур обожает молоко с медом и перцем, вдруг подумал Сагромах и тут же мотнул головой. Хорошо, что он отправлен на местные псарни перенимать всякие ненужные и неподъемные в Лазурном танааре традиции. Сейчас бы наверняка во всю подтрунивал над Сагромахом. В конце концов, где видано, чтобы у тана одного из северных домов так беспощадно бушевала бессонница до самого рассвета и так безостановочно тряслись колени.
Сагромах со звонким шлепком дал себе по щекам. Надо взбодриться — она скоро придет. Мужчина огляделся и, подтянув на бедрах черные штаны, сел на ближайшее место по правую руку от танского кресла. Закатал рукава белоснежной рубашки, налил молока. Поднял бокал, поглядел внутрь, гоняя содержимое по высоким бортикам. Да уж, храбрости так точно не прибавить. Впрочем, альтернативой была разве что вода, поэтому Маатхас решительно опрокинул содержимое сосуда — и тут же закашлялся, когда холодное молоко ободрало горло. Подозвал слугу, попросил заварить чая. Тот ретировался, а Маатхас принялся ждать.