— А хоть бы шо, — так же отвечает Вася.
Мы стоим посреди ВОПа, в начале нашей «дороги жизни», и прямо перед нами, через несколько километров, тонет в апрельской дымке дачный массив Докучаевска.
— Шо комбат вчера? Бо так и не расспросил подробно.
— Дал звиздюлей за блиндажи. Но я вже говорил.
— Всем?
— Не. Комбат если хвалит — то всех. А если имеет — то ротного.
— Логично. Менеджмент персонала, книга вторая, «Рота, Батальон». Дерево будет?
— Не. Будем посадку опять пилить.
— Охеренно, — протягиваю я. — Дед мой садил, теперь внук пилит.
— Дед не думал, шо русские нападут.
— Дед вообще-то русский у меня. С Курской области. Переселили на Донбасс после голодомора. Отсюда и на Большую войну уходил, и воевал, и потом после войны деревья сажал. Тут же после Великой Отече… Второй Мировой ни одного дерева не осталось.
— Интересно, что бы твой дед сейчас сказал? — смотрит на меня Вася.
— Шо-шо… Закурил бы, потянул сотку под борщ и дал бы люлей за неоткопанные блиндажи.
— Дед — то да… Деды у нас…
— Воевали, — заканчиваю я. — Деды у нас воевали.
— Прям как в пропаганде российской, — хмыкает ротный.
— Угу, — бурчу я, — Сука, они у нас еще и это сперли… и сделали из этого праздник.
Дед никогда не рассказывал про войну. Оба деда — и тот, что с Донбасса, и тот, что с Ростовской области. Нет, ну байки-то они травили… их послушать — не война была пятилетняя, а сплошная юрмала. То там смешной случай, то потом… И никогда — правду. Реальную, такую, которую вспоминали на майские, когда собирались рано постаревшие мужики выпить-закусить-помянуть, а мы, малышня, крутились возле стола, накрытого под яблоней, и пялились на медали на пиджаках. У кого больше, у кого меньше. А садились за стол не по медалям, а как угодно, и вставал дядя Петя, Костика дед, высокий, сутулый, чем-то неуловимо похожий на нашего Лома, и молча наливал стакан «казенки», и накрывал его куском горячего еще, утром с соседнего хлебзавода принесенного хлеба. Потом степенно наливали и, не садясь, так же молча выпивали. Не празднуя. Без музыки. Белым днем девятого мая — тут, недалеко, в Горловке, на одной из узких улиц возле шахты «Комсомолец». А потом бабушки несли картошку с мясом, салаты и какие-то нарезки. Я запомнил деда крепким и невысоким бригадиром в шахте, седым, любящим повалять дурака, посмеяться и поиграть на черной сиплой гармошке… но не в тот день. Точно — не в тот. В тот день мужики поминали. А на остановке волал из рупора Кобзон, и это было так странно… И никто никогда и никак не рассказывал про войну. Только отшучивались, травили байки и курили «Приму».