Мы расположились в гостиной. Мадам Клай пробормотала что-то о пирогах в духовке и ретировалась.
— Сегодня утром… Я несказанно был огорчен вашими обвинениями в непрофессионализме, — начал господин Хоккинг.
— Согласитесь, — осторожно проговорила Ари. — Все случившееся было полной неожиданностью. И выглядело это завещание в высшей мере подозрительно.
— Я и сам удивился. Марлоу никогда не был близок со своими кровными родственниками. Избегал их, как мог.
Морган кивнул.
— Питер сбежал сразу после академии — его, насколько я помню, хотели продать.
Нотариус снял круглые очочки, достал белоснежный платок и начал старательно протирать стеклышки. До меня не сразу дошел смысл только что сказанного нашим гостем. Но когда, наконец, поняла — подскочила:
— Как это — продать?!
— Очень просто, мой мальчик, — невесело усмехнулся господин Хоккинг, надевая очки. — Обычная практика. Бедного, но перспективного молодого аретфактора берет к себе богатая семья. Вроде бы в обучение, однако документы составляются таким образом, что это — практически рабство. На много-много лет.
— А его семья? Получает деньги?
— Ну, разумеется!
— И отец… сбежал?
— Да. Насколько я знаю — не раздумывая. Питер всегда был бунтарем.
— А когда Марлоу вернулся, у него были такие деньги, что он смог выкупить этот документ. И его так все резко полюбили, особенно родственники, — Морган поднялся, подошел к бару, раскрыл его, достал бокалы и коньяк. — Господин Хоккинс, я вынужден настаивать! День был тяжелый.
Хоккинс улыбнулся, кивнул, и дворецкий разнес всем по глотку коньяку.
— Мы учились вместе, — нотариус грел коньяк в ладонях, всматриваясь в густую, темно-янтарную жидкость. — Питер — на артефакторике, я — на юридическом. Магического потенциала во мне капля всего, да я и не страдал по этому поводу.
— А Нимертия? — вырвалось у меня.
— Что именно вы хотите узнать, юный Марлоу? Почему ваш отец стал общаться со своей двоюродной сестрой, несмотря на то, что старательно избегал всех своих родственников? Или почему он оставил ей свое имущество?
— И то, и другое.
Я сделала маленький глоток. Хоть на мгновение, но внутри потеплело.
— Мне кажется, потому, что жалел.
— Жалел?! Кого? Тетушку Нимертию? — я рассмеялась.
— Это она сейчас такая, — верно понял меня нотариус. — Но так было не всегда. Когда-то, еще девушкой, она была, как бы это сказать… Излишне ранима. Запугана, забита собственной семьей. Бедная… О! Я понимаю то возмущение и недоумение, которое вижу сейчас в ваших глазах, друзья. Понимаю. Но… Вы многого не знаете. Эта женщина такой не была. Она такой стала. Вы знали, что Нимертия подавала большие надежды, когда училась в Академии?