Я двигалась, не смея прекратить игру, нажимая на клавиши, не смотря на то, что пальцы уже нещадно дрожали, выдавая мое волнение. Быстро включила копулу, чтобы замаскировать неровность моих движений, перебравшись на другой мануал. И только когда на своей шее я почувствовала его губы, я сильно встрепенулась, и все-таки смазала ноту. Быстро пришла в себя, и как ни в чем не бывало, без паузы продолжила играть, как будто эта жуткая прореха тут и должна была быть.
Легкое, как перышко, прикосновение губ прочертило дорожку по плечу, что-то написало его жарким дыханием, вернулось к лопатке. Опаленная кожа горела, зудела, требовала большего. Я вся была словно в агонии. Мой дьявол искушал меня, соблазнял, и все во мне до последней молекулы и атома хотело этого.
И только когда я уже почти закончила играть произведение, он уткнулся носом мне в мочку уха и поцеловал мою шею, касаясь разгоряченной кожи языком, сжав руками мои двигающиеся плечи. Прямо в ту жилку, вокруг которой рисовали узор его пальцы. Мои руки соскользнули с мануалов, и, не выдержав, я повернулась к его лицу и поцеловала его в ответ, со всей страстностью, на которое только было способно мое гулко бьющееся сердечко.
Еще мгновение, и я приподнята сильными руками в воздух, он сел на табурет вместо меня, и тут же усадил меня на колени, перебросив обе мои ноги через свое бедро. Целомудренно спустил подол, прикрыв обнаженную кожу, и, взглянув в мои глаза на короткий миг, снова поймал мои губы. Совершенно не стесняясь, я обхватила руками его шею, позволяя целовать себя, отвечая, наплевав на все на свете. Даже на то, что мы находились в церкви. Руки Захара легли на мою шею, он прижался ко мне, дыхание его сбилось. Мы оба задыхались, дышали одним на двоих дыханием, смешанным, раскаленным до невозможности.
В это мгновение я не думала ни о чем, я абсолютно потеряла себя, растворившись в свих ощущениях. Опьянела от его смелых прикосновений. И в реальность меня вернул тоже он. Отстранился от меня, тяжело дыша и прикрыв глаза, стиснув мои плечи. Ему стоило невероятных усилий остановиться, поняла я. И это немного меня отрезвило. Я вскочила, одергивая платье и не зная, куда себя деть. Щеки горели от стыда. Боже мой, прямо в церкви…
Он тоже встал с табурета, поправляя волосы. Смущенно откашлялся и взял себя в руки.
- Что ты играла? Это было… прекрасно, - проговорил он. В его голосе звучало неподдельное восхищение.
- Эпитафия Теодора. Автора ты вряд ли ты знаешь. – Я была рада, что он завел разговор о моей игре.
Громов поджал губы.