— Мамуль… Сядь, пожалуйста.
— Что?
— Пожалуйста, сядь.
Она устроилась на самом краешке кухонного дивана, и снова уставилась на меня невидящим взглядом. А я присела возле мамы на корточках, взяла её руки в свои и проговорила тихо и уверенно:
— Ты же знаешь, как я тебя люблю?
Мама кивнула, снова кривя губы в неестественной улыбке.
— И хочу, чтобы ты знала. Если у тебя что-то случилось, ты должна поделиться этим с нами. Со мной или Давидом. Мы тебе поможем. Потому что мы — семья.
Я говорила раздельно, чётко произнося каждое слово. А у самой внутри всё переворачивалось — так жутко становилось от мысли, что мама промолчит, а когда мы уедем, выяснятся какие-нибудь ужасные подробности. И уже ничего нельзя будет исправить.
— И потому что я очень хочу, чтобы ты была по-настоящему счастлива. Понимаешь?
Я часто задумывалась о том, как порой важно в такие моменты найти нужные слова. Порой — самые простые и безыскусные, но те, что способны стать катализатором. Вытащить на поверхность то, что наиболее важно. И похоже, я их нашла.
Лицо мамы вдруг искривилось, и она зарыдала. Закрылась от меня ладонями, а у самой по телу судороги одна за другой. И я растерялась. Вообще не понимала, что мне делать и что спрашивать.
— Аля… А-ля-я-я!
Мама только и делала, что рыдала, шепча моё имя, и мне, совсем как в детстве, тоже захотелось реветь при виде её слёз, бесплодно пытаясь разделить боль напополам, пусть я и не понимала её причины. Даже дети и Дав притихли в гостиной — ни привычного гомона, ни громко говорящих персонажей мультика, идущего по телевизору.
— Мамуль… ну? Ну что случилось-то?
— Плохо мне… плохо очень.
— Ты заболела? Расскажи, что тебя беспокоит? Дав врача может хорошего найти, у него связи. Ты анализы сдавала? Что за диагноз? — Я тараторила, понимая, что действительно нахожусь в состоянии ужаса. И вдруг свои страхи и тревоги показались такими незначительными, будто бы выдуманными.
— Нет… нет. Не заболела.
— Тогда что?
— Я… я влюби-илась…
И снова зарыдала.
А я застыла в ступоре. Хотелось вскочить и расхохотаться от внезапно нахлынувшего облегчения и в то же время — отругать маму за то, что она настолько меня напугала. Вместо этого же просто сидела, боясь пошевелиться и переваривала сказанное.
Это же было так… закономерно. Маме — ещё нет и пятидесяти. Возраст такой, когда вся жизнь ещё впереди. И стоит посвятить её себе — поколесить по миру, увлечься чем-то новым, влюбиться, в конце-концов. А она сидит в кухне и рыдает так, словно небеса рухнули на её плечи и она ничего не может с этим поделать.