— Так вы все еще женаты?
— Нет, конечно! Она давно вышла замуж за другого. Японца.
— Ах… И дети есть?
— Да. Она родила ему сына.
— Ты все еще любишь ее?
— Издеваешься? — насмешливо посмотрел я на Эмму. — Мои чувства погасли, едва она сделала выбор не в нашу пользу.
— Однако ты смелый мужчина… — Эмма подарила мне восторженный взгляд. Меня эти взгляды женщин, когда они узнавали, что я один, без жены, вырастил троих детей, крайне смущали. А Эмма пояснила свое восхищение: — Большинство мужчин не противились бы тому, чтобы жена увезла детей на другой конец планеты, и наслаждались бы свободой… А ты остался один с тремя детьми…
— Все-таки они мне не чужие, Эмма! Шесть лет я растил Иоле и не мог представить, что буду видеть ее раз в год. И потом, я не считал правильным, чтобы моя бывшая жена увезла детей в другую культуру за тысячи километров от родного мира… Может, это была моя эгоистическая ошибка…
— Ты в самом деле жалеешь?! — удивилась Эмма. — Дети упрекали тебя?
— Нет. Но я лишил их матери.
— Ты?! По-моему, мать сама выбрала такой путь.
— Двоякая ситуация. Ведь я мог бы поехать за ней, зная, как важно для нее это карьерное продвижение, и мы, может быть, смогли бы сохранить полноценную семью. Но я не захотел уезжать из Италии, не захотел отпускать детей, и в итоге они выросли без матери.
— Не знаю, не знаю… Она тоже могла бы выбрать дом и полноценную семью. Мать, для которой карьера оказывается важнее семьи и детей, которая способна бросить все и уехать за тридевять земель, вызывает у меня негативные чувства. Неприязнь, скажем так.
Я полностью разделял мнение Эммы. Но никогда не говорил детям ничего плохого о матери. Особенно было сложно, когда двойняшки спрашивали после ее коротких прилетов в Италию, почему она снова уехала, почему не живет с нами? Мне приходилось зажать в кулак свои истинные чувства, отрицательные преимущественно, и невозмутимо отвечать, что она не может оставить работу. Иоланда же, напротив, никогда подобных вопросов не задавала. Вообще мало спрашивала о маме…
Помню. как она грустила в первое время, когда ее мать уехала. Может быть, поэтому она так увлеченно взялась помогать мне с двойняшками: чтобы заглушить свою тоску. Я правда ни разу не видел ее плачущей, лишь замечал, что иной раз она с отрешенным печальным взглядом смотрит в пространство. Сердце мое сжималось до боли. Я даже предложил ей как-то полететь к маме в гости. Но она повисла на моей шее и сказала, что не может бросить меня одного. Девчонке было всего восемь лет, а она вела себя, как подросток.