Как же хрупка жизнь.
— Мне нужно скоро повидаться с семьей, — удивив себя, молвил Дэвид.
— Ты по ним тоскуешь.
— Да. Они славные люди.
Они прививали Дэвиду только хорошее, принося столько же пользы, сколько и приготовленная матушкой похлебка.
Мёрдо улыбнулся.
— Ну да, откуда-то в тебе должна была взяться эта добродетель.
Дэвид тихо хохотнул.
— Опять ты надо мной потешаешься? Знаю, временами ты считаешь меня ханжой.
Мёрдо тоже захохотал, смех прозвучал мягко и ласково, без намека на издевку.
Дэвид натянул бриджи, застегнул и поправил одежду, а потом сел рядом с Мёрдо, упиваясь теплом, что исходило от его ноги.
Немного погодя Мёрдо промолвил:
— Мне казалось, у вас с отцом плохие отношения. Ты говорил, он ударил тебя, когда застукал вас с другом.
Он имел в виду тот случай, когда отец наткнулся на целующихся Уильяма и шестнадцатилетнего Дэвида. Это открытие побудило ласкового отца первый и последний раз ударить Дэвида.
Дэвид покачал головой.
— У нас вовсе не плохие отношения. Мы вообще об этом не говорим. Отец староста в кирке, он печется о моей душе, но верит, что, если я не стану потворствовать своим желаниям, Господь меня не покарает. Так что он способен с этим жить.
— Я так понимаю, ты не даешь ему повода полагать, что все-таки потворствуешь своим желаниям?
— Нет, и ни в жизнь не стану. Не хочу лишний раз его тревожить. Он и без того много ночей из-за меня не спал.
Мёрдо хохотнул.
— Боже, мы с тобой совершенно разные. Много лет я с огромным удовольствием ни в грош отца не ставил. До сих пор не ставлю.
Дэвид оцепенел. Мёрдо никогда не говорил об отце. Во всяком случае, добровольно. После долгой паузы Дэвид с деланной беспечностью проговорил:
— Он знает, что ты предпочитаешь мужчин?
Мёрдо безрадостно хмыкнул.
— Отец знает все обо всех. Всю жизнь он мне втолковывал, что знание — это сила. При помощи сведений он вынуждает людей делать то, что ему хочется. — В голосе улавливались нотки горечи.
— Он использовал сведения, чтобы подчинить тебя своей воле?
Приняв мрачный вид, Мёрдо вперился взором в пустое сиденье.
— Всю жизнь — во всяком случае, пытался. Он, должно быть, ликовал и потирал руки, узнав о моих предпочтениях. Какие замечательные факты для шантажа.
— Но ведь сын с такими предпочтениями подмочит его репутацию, разве нет? — спросил Дэвид отчасти возмущенно, а отчасти из любопытства. — Он должен быть лично заинтересован в том, чтобы хранить это в тайне.
— На первый взгляд — да. Но отец гораздо хитрее, чем можно помыслить. Когда я обратил внимание на то, что сын-содомит не принесет пользы его политической карьере — тогда мне вроде было семнадцать, — в ответ он заявил, что мой позор не получит огласки. Он не позволит моим наклонностям создать угрозу для почтенной фамилии, лучше сдаст меня в психиатрическую лечебницу на исцеление.