Лев распсиховался. Я заворачивала его в одеяло, так как боялась, что простынет. Он не мог в нем нормально шевелиться и яростно протестовал. Теперь он владел своим телом куда лучше, чем раньше, поэтому пытался вывернуться из моих рук, вытаскивал ручки, хватался ими за мою одежду, кричал. Дед морщился, но мужественно терпел. А я спать хотела отчаянно и вообще устала до невозможности.
– У меня у самого внук, – сказал водитель, попытавшись добавить в голос умиления, вышло плохо, да и можно было не стараться, плохо слышно за криком Льва. – Когда родился?
– Несколько месяцев назад, – простонала я, понятия не имевшая когда у ребёнка день рождения, а то что написано в новых документах забыла. – Наверное, он мне за все грехи. Похоже, я очень грешна.
Дед сдвинул кустистые брови и покачал головой. Из темноты вынырнул знакомый поворот на дачу. Я думала дед нас просто на дороге высадит, но он пожалел и довёз до самого дома.
Знаете, что? Мой старый кривой домик был просто шикарен. Такой…идеальный. Такой невозможно родной. Спокойный. Ну, и пусть тесный и тёмный, зато с детства мне до последней скрипучей половицы знаком. И Давид нас тут точно быстро найдёт.
Я дождалась, пока дед уедет и залезла в кусты. Кусты тоже мой дом родной, спокойно, от кого хочешь спрятаться можно. Жду значит, смотрю на избушку с томлением во взоре – так сильно туда хочется. Но терплю, вдруг там враги прячутся. Ждут. Но здраво рассудила, что прятаться просто так враги бы от холода околели, а дым из трубы не идёт. Но полчаса я кустах продержалась, под недовольное ворчание детёныша.
– Милый дом, – выдохнула я входя.
Пылью пахнет, но даже пыль – родная. Беспорядок, видно искали что-то. Но главное – никого нет. Свет включать было страшно, но шторы закрыла и рискнула. Печка топиться не хотела никак, но я была упорна. А Льву нравилось, как я чиркаю спичками, которые упрямо гаснут, затем витиевато ругаюсь. Вскрикивал восторженно, даже в ладоши порвался хлопать. Наконец печка зажглась, чайник вскипел, смесь для ребёнка разведена.
– Хорошо-о-о, – заключила я и детёныш агукнул тоже.
Время – раннее утро. Почти ночь, которая никак не закончится, словно специально тянется и тянется. Протряхнула постель, устроилась с ребёнком. Он спать не хочет, перевернулся на пузо, гудит, гулит, кулаки свои рассматривает, в рот тянет. Слушаю, успокаиваюсь. Думаю о том, что Давиду ещё не сказали о том, что мы были вынуждены сбежать, иначе он уже бы здесь был. Он догадается проверить. Он умный. Иногда мне кажется, что он чувствует меня изнутри, и от этого – мурашки.