До сих пор помню вкусные молочные клецки, которыми кормила мама Петьки и Стася Пацевичей. Поскольку я никогда, даже если сыт по горло, не отказывался и тотчас шел садился за обеденный стол, мой брат «Зеня», которому приходилось делать то же самое, а он этого не любил, дома горячо возмущался мной.
- Ты, сынок, так не делай, - учила мама, - смотри, как Женя, так и ты поступай.
Теперь когда меня звали к столу, я тут же рапортовал:
- Як Зеня, так и я!
Брат еще больше кипятился: что он все, как Зеня? Сам хочешь, ну и жри и забудь про меня! А то не пойду никуда с тобой.
Какие это были поляки и что за польский язык был в нашей Глуше -боюсь, что такой же, как белорусский или русский. Это был наш, глушанский волапюк, немыслимая смесь трех или даже четырех языков (не считая диалектов) на кратчайшем пути из Варшавы в Москву. Например, я долгие годы, так же как от детского «Зени», не мог избавиться от слова «мене» (в значении: мне). «Дай мене, покажи мене».
Вообще-то, должны были оставаться в Глуше и корни, корешки первых мастеров-стеклодувов, не просто белорусов-католиков (вроде моей бабки), но и коренных поляков, 100 лет назад перемещенных хозяином «гуты» на восток. У нас наряду с белорусской школой была и польская, в старом здании над прудом. (До самого 1937 года.)
* * *
1937 год к Глуше подбирался, как и везде, - через газеты, радио, сообщениями о московских и ленинградских заговорщиках, шпионах. И чего им, таким большим начальникам, не хватало, что они в шпионы завербовались? - хитро-простовато удивлялись глушане, на всякий случай отмежевываясь.
Когда показывали фильм: И.В. Сталин выступает по проекту Конституции, ни одного места в зале коминтерновского клуба не пустовало. Ваше присутствие обязательно! - никто этого не объявлял, но пришли все сколько-нибудь заметные глушане. Заметные, значит, заметно будет их отсутствие, было это у кого осознанное, у кого не очень, у всех по-разному, но пришли все. Зато обычное лежбище пацанов на полу перед экраном на этот раз пустовало. Сам парторг завода Сенкевич стоял там и добродушно-строго смотрел в зал.
Казалось, и парторг желал, чтобы его старания были замечены. Кем замечены, кто за всеми смотрел - даже вон за кем! - вразумительно не объяснишь. Но всякий на себе ощущал невидимый, внимательный, оценивающий взгляд. Кроме того, было просто интересно: хорошенько рассмотреть Сталина. Целых два часа Сталин на экране! Я невольно сбоку посматривал на отца, на мать - глядят напряженно, серьезно.
Одно и то же, одно и то же: человек на трибуне, полчаса говорит, время от времени показывают аплодирующий зал - я начал уставать, а потому отвлекаться на всякие глупости. Замечать стал: Сталин плохо говорит. Нет, не акцент, не тягучий голос - это-то как раз казалось обязательносталинским и неотменимым. Но выглядел он почему-то неуверенным и вроде бы от этого и сердитым.