Здесь рассказчица сделала большие-большие глаза, а голос ее все такой же тихий.
- Ой, Анна Митрофановна, он заговорил, а вы так вот приподнялись, глаза сделались, не знаю какие. И вы ка-ак плюнете ему в лицо!
- Что ты, Валечка! - мама руки с ножом и морковкой уронила на колени: - Я ничего такого не помню. Ничего не помнила. Неужели? Какой ужас! Что же ты молчала столько лет, я должна хоть теперь попросить у человека извинения?
Не знаю, успела ли это сделать? Если нет, я прошу за нее.
Но кого, кого она видела перед собой, полуочнувшись от ужаса внезапной потери сразу обоих сынов? С кем и с чем она так по-бабьи беспомощно и нелепо расквиталась? Не знаю. А сама она даже не помнила.
* * *
Сколько же раз я приезжал в Глушу. Чаще - со стороны Бобруйска, иногда - через Старые Дороги, со стороны Слуцка. Вначале глаза ищут наши березы - радостный девятивершинный выброс зелени в небо -острую крышу дома, синюю веранду: сидит ли мама-бабушка на крыльце, или возле берез сереет ее халат. Где там бегают моя Наташа, брата Галя, Инка? Родители то приезжают, то уезжают - из Минска, из Могилева.
Из Глуши, где бы ты ни находился, на весь мир распространяются тихие, мягкие волны медленно плывущего времени, утренних детских и птичьих голосов: приехал на два-три дня или даже просто позвонил, и ты снова спокоен, свободен для других мыслей и забот, самое дорогое на своем месте, и ничего не случилось. То место на земле, где для тебя сошлась жизнь и смерть, теперь, когда война в прошлом и лишь в памяти, место это как островок устойчивости, неизменности. В море уже новых событий и волнений. Летний теплый вечер, и все, все рядом, вокруг тебя Глуша твоего детства и детства ваших детей, на скамеечке сидит наша мама, вроде бы смирившаяся со старостью, с болезненной замедленностью любых действий, все более молчаливо, но по-прежнему неотступно участвующая в жизни сынов да и всей обильной родни - хочется остановить состояние такой самодостаточности жизни: нигде нет ничего, что было бы нужнее, дороже.
Из десятков моих возвращений в Глушу один приезд - лето 1945 года, -конечно, запомнился особенно. Разорванная войной жизнь нашей семьи собиралась, стягивалась заново - как рана затягивается.
Из войны Глуша вышла удачно, ей повезло. Ну, прямо-таки как нашей большой семье. Что, и у поселков, деревень, городов есть свой Ангел-Хранитель? Глушанский распорядился, чтобы Сталин принял уточнения Рокоссовского в отношении «операции Багратион» - часть наступления, войск пустить через Полесье. А тем самым Глуша, хотя она и прилепилась опасно к «варшавке», оставалась в стороне от главных боев, смертей, пожаров.