* * *
— Это ты, Хуран?
— Я, кенсит.
— Что девушка?
— В грезах, кенсит. Она приняла слишком много.
— Брюхо Хаома! Когда, ты говоришь, Имх сможет заняться ею?
— Я этого не говорил, кенсит, но думаю, за хору-другую до захода Таира она перестанет путать сон с реальностью. Но еще долго не будет чувствовать боли.
— Я недоволен, Хуран!
— Твой слуга сожалеет об этом. Но позволь напомнить: не мне ты доверил эту службу.
— Мой воин — опытный человек. И он нужен мне: не сей между нами вражды!
— Я — твой слуга, кенсит! Но позволь мне напомнить также, что есть еще один воин, которому может не понравиться, если с девушкой будет поступлено неаккуратно.
— Я еще не потерял памяти, Хуран. Надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы возможные ошибки наших храбрых и, без сомнения, верных ситангу друзей не огорчили слуха никого из Исполняющих Волю?
— Господин может быть уверенным. Значит ли это, что я могу передавать свои пожелания другу господина, как пожелания самого кенсита?
— Хм… Пока нет. Но если ты будешь предан мне, Хуран, ты не будешь обойден.
— Кенсит более добр ко мне, чем я сам.
— Да, это так. Полагаюсь на тебя, Хуран. Ступай.
* * *
Этайа коснулась струи итарры, и инструмент отозвался ласковым переливом.
«Почему ты никогда не поешь, светлейшая?» — вспомнила она вопрос, задаваемый многими.
«Разве моя игра несовершенна? — спрашивала она тогда. — Разве ее недостаточно для гармонии? Пение не сделает ее лучше».
«Пение сделает ее другой, не менее прекрасной», — говорили наиболее искушенные в убеждении.
«Да, другой, — соглашалась Этайа. — А мне дорого то, что есть».
Это было неправдой. Вернее, той правдой, что скрывает истину. Но что еще она могла сказать? Будь Эак сейчас рядом с ней, он узнал бы, почему она не поет. Но Эак был далеко. И Нил, знавший о ней намного больше, чем его сениор, тоже был далеко. И Биорк. Если не считать слуг, один лишь старик купец из Ариона был сейчас в гостинице. Нет, и купца тоже не было. Но они уже идут. Этайа еще раз тронула струны. Шаги слышались в коридоре: даже мягкие маты не в состоянии заглушить топот солдатских сандалий. Вот они уже сопят у двери. Сейчас один из них ударит в гонг. Или просто распахнет непрочную дверь. Этайа взяла следующий аккорд и запела…
Покрытый пылью и пеной, падающей из пасти, обагренный кровью скакун Эака вылетел на отрезок дороги, ведущий к заставе. Стражники прервали игру, вскочили, увидели желтый флажок гонца, все еще привязанный к голове урра, и поспешно бросились отодвигать решетку. Когда один из них признал Эака, было уже поздно. Урр вихрем промчался мимо. Воины растерянно смотрели, как садится облако пыли, поднятое всадником.