Скользнув под одеяло и выключив свет, я начал ломать голову над тем, когда лучше просить Вулфа повысить мне жалованье, сейчас или в конце года, но в итоге заснул, так и не придя к определенному выводу.
Как я ни пытался, так и не сумел убедить себя в необходимости перевалить вину на Сью. Поэтому даже в четверг, позавтракав и позвонив Лайле Пинелли, которая работает секретаршей в одном из административных зданий на Восьмой авеню и прирабатывает в нотариальной конторе, выезжая к клиентам для оформления бумаг, я продолжал занимать выжидательную позицию.
Сами по себе наши с Вулфом официальные письменные показания ни к чему меня не обязывали. Все зависело от решения, как нам действовать дальше. Лайла Пинелли быстро приехала, откликнувшись на мою просьбу, и я сопроводил ее наверх, в оранжерею. Несмотря на то что время поджимало, Лайла, никогда прежде не видевшая живых орхидей, как и любой нормальный человек, пришла в телячий восторг при виде стоявших рядами скамеек, плотно уставленных горшками с изумительными цветами всевозможных расцветок — от нежных пастельных тонов до крикливо ярких и пышных; в итоге покинула оранжерею она уже в одиннадцатом часу, умаслив Вулфа своей непритворной восторженностью. Расплатившись с ней, я проводил ее к двери, вернулся в кабинет и запер документы в сейф.
Хотя, как я уже говорил, я так и не сумел убедить себя в необходимости перевалить вину на Сью, все-таки это случилось, причем помимо моей воли. В десять минут двенадцатого, когда Вулф, который только что спустился из оранжереи, сидел за столом, просматривая утреннюю почту, а я разбирал принесенные им орхидеи и черенки, в дверь позвонили. Я вышел в прихожую, посмотрел сквозь прозрачное лишь с нашей стороны стекло на незваного гостя, вернулся в кабинет и сказал:
— Это Кремер. Я, пожалуй, спрячусь в подвале.
— Проклятье! — процедил Вулф. — Впрочем, будь что будет.
— По-моему, еще не принят закон, который обязывал бы нас отпирать всякому, кто звонит в дверь, — пробормотал я. — Не так ли?
— Так. Впусти его.
Тяжело вздохнув, я поплелся в прихожую, открыл дверь, промямлил «доброе утро» и отступил на шаг в сторону. Кремер перешагнул через порог, молча вытащил из кармана сложенный вдвое лист бумаги и протянул мне. Я развернул бумагу и внимательно ее прочитал, хотя и одного взгляда вполне хватило бы.
— По крайней мере, моя фамилия написана без ошибок, — прокомментировал я, вытягивая к нему руки запястьями вперед. — И на том спасибо. А теперь можете заковать меня в кандалы. Верно говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.