Впереди бежит девочка. Кудрявая, золотистоволосая. Звонкоголосая. Я вижу ее крошечную спинку, распахнутые, будто крылья, руки, розовое пальтишко и старенькие потертые сапожки из замши.
– Мама, смотли, как класиво-о-о! – радуется ребенок.
– Стой! Нужно переобуться, егоза! Ноги промочишь! – глубокий голос, вклиниваясь в звонкий веселый смех, заставляет отвлечься от малышки.
Игорь стоит за спиной в темном строгом пальто, на шее уложен алый шарф. Он стал крупнее, старше, мужественный подбородок выбрит и на правой щеке белеет небольшая черточка шрама. Небольшая, но довольно глубокая. Заметная.
Мужчина подмигивает мне, подобравшись совсем близко, наклоняется к губам, целует, смело толкнув язык внутрь, а затем шепчет:
– Наше солнышко обожает первый снег, ты же знаешь. Я не удержал ее в доме. Сейчас поймаю, ты только не волнуйся, булавка, – от его губ пахнет малиной и сметаной.
Я тянусь его обнять, а он исчезает, растворяется в снежной кутерьме, выскальзывает из рук, как дымка или иллюзия, а вместе с ним и маленькая девочка.
Бегу следом, ныряю в бурю и колючий холод. Зову их, своих любимых, но впереди и вокруг только молочная мерцающая тишь. И снег. И лед. И неистовый ветер.
Иглы пронзают грудь, и я с кашлем выныриваю из сна.
На губах застывает крик:
– Игорь… – а получается только булькающий сип. Грудь горит, будто под ребра наложили камней, а голова, кажется, сломает шею своей тяжестью.
Сильные руки нажимают на плечи, заставляя лечь и откинуться на влажную подушку. Кто-то укрывает, кутает, вытирает лоб прохладной тканью. Долго не могу сфокусировать взгляд и, когда получается, вижу перед собой молодого парня с задорно торчащей темно-каштановой челкой.
– Слава Богу, ты пришла в себя, – говорит он голосом Вульфа. Я моргаю и всматриваюсь, отчего глаза наливаются болезненными слезами.
– Игорь? – шепчу и пытаюсь привстать, но меня снова толкают назад.
– Лежать, девчонка-Рэмбо. Не узнала меня без грима? То есть, без бороды… – он смеется, отчего маленькая ямочка вспыхивает на правой щеке, и, наклонившись, целует взмокший висок. Вдыхает глубоко и шепчет: – Как же я волновался.
– Ты такой юный, – ослаблено отвечаю и прикрываю глаза.
– Кто бы говорил, старушка, что приписала себе два лишних годочка в документах, – в его голосе все еще звенит беспокойство.
– Я надеялась, что меня так будут меньше искать.
– А полиция для чего? Не могла заявление написать?
Я приоткрываю пудовые веки и не могу ответить. Тяжко очень вспоминать и думать, как было бы лучше, грудь давит и рвет кашлем.
– Да, против Егорова не попрешь, – яростно отжимая ткань в миске, Игорь прикладывает мне на лоб новую примочку и шепчет: – Выздоравливай, моя звездочка. Сейчас будем есть.