Гроза расправляет крупные плечи и трет озябшие ладони, но медлит садиться. Будто ждет моего разрешения.
– А теперь на чистоту, Игорь. Что тебе от меня нужно? – все-таки отворачиваюсь, не выдерживая его прямой взгляд, разглядываю лампочки на боковой стене, мне не нужно смотреть на парня, чтобы знать, что он не сводит с меня глаз.
Гроза присаживается, ерзает на месте, хлопает ладонями по столу, не сильно, но ритмично, а затем выдает:
– Влюбился.
Приподнимаю голову и выгибаю бровь.
– Эти сказки можешь оставить для девочек-студенток. Думаешь, что я сегодня родилась? Такие ловеласы не влюбляются с одного взгляда.
– С одной песни. Я влюбился в голос, – дополняет он ответ и, пожимая плечами, будто сказал что-то невероятно очевидное, встает сделать заказ.
Он, правда, именно так и сказал?
Я сижу по диагонали от кассы и наблюдаю за крупной фигурой младшего Грозы. Движения рук уверенные, шаги точные, неспешные, улыбка открытая, а взгляд обезоруживающий. Игорь легко шутит с молоденькой продавщицей, подмигивает уборщице и даже помогает посетительнице с пышным золотым хвостом на голове передвинуть стул, чтобы она могла разместить большую дорожную сумку поближе к своему месту.
Он всегда такой или передо мной красуется?
И, когда Игорь несет полный поднос еды в мою сторону, его улыбка, что он дарил другим людям, стремительно гаснет и превращается в коварную ухмылку. Или она довольная?
Собираюсь выпить только чай и есть не собираюсь. Зря я это придумала, нужно было на улице с ним поговорить. Не ожидала, что парень голоден, а смотреть, как он ест, не хочу. Мне хватит того, что я украдкой выхватывала в «Буффи», а потом все это прокручивалось во сне в гипертрофированных образах.
– Чай с лимоном и булочка со сгущенкой, – говорит Игорь и выкладывает передо мной тарелку с тушеной картошкой и куриной отбивной.
– Если это чай, то я дикобраз, – усмехаюсь с натяжкой и немного отодвигаю от себя еду.
– Нет. Ты не похожа на дикобраза. Скорее, я могу претендовать на это звание, а тебе после рабочего дня нужно поесть, – и настойчиво толкает тарелку ко мне, а затем выставляет пиалу. – И салат. Греческий. Мой любимый.
– А вдруг я его не люблю? – прищуриваюсь. Чтобы снова отодвинуть тарелку, мне придется коснуться его руки, потому я сдаюсь и убираю ладони под стол.
– Ну-у-у, – Гроза М садится на свое место и ставит возле себя еще одну тарелку с картошкой. – Тогда я буду рад тебя спасти и съем его сам, а ты сделаешь для меня кое-что, – прямой, как двери, простой, как дважды-два.
– Коварно, – беру вилку и отламываю кусочек сочного гарнира. – И что же это?