— Что-нибудь вам понравилось? — спрашивает Эмма, отвечая на его дьявольскую ухмылку.
«Несколько вариантов». Он оглушает меня, когда обнимает меня за талию и прижимает к себе. Эмма, на удивление, не моргнула глазом. Она просто улыбается мне, как будто она причастна к чему-то секретному. Я поднимаю голову и перевожу взгляд между ними двумя, мне не нравится ее очевидная осмотрительность. «Выставьте мне счет за то, что я взял». Беккер говорит ей. — Между прочим, хороший звонок.
Эмма улыбается и пятится в переулок. 'Сюда?' — спрашивает она, указывая через плечо.
«Сюда», — подтверждает Беккер. «Спасибо, Эмма».
'В любое время. Она бьет ресницами и, не спеша, исчезает в переулке.
'Кто это был?' — спрашиваю я, протягивая руку, чтобы стереть грязное пятно с его лица.
Его глаза следят за моей рукой к его щеке, и он не двигается, пока я не закончу. 'Эмма.' Он берет меня за руку и ведет в демонстрационный зал.
— А кто такая Эмма?
«Та женщина, которую ты только что встретила».
Он неясен. 'Есть ли у тебя… ' Я не знаю, какого черта я спрашиваю. Я обжора наказания.
'Да.' Он не колеблется, поражая меня.
Мой живот сжимается. Хорошо. Я ломаю наши руки. «Мне действительно нравится эта мысль». Моя шутка звучит так саркастично, как я и хотел.
Примерно столько же как я наслаждаюсь мыслью о твоем бывшем парне». Слово парень — пронзительный. И, как и моя предыдущая шутка, так и должно быть. Я останавливаюсь, как и Беккер. Мое лицо возмущено, а его лицо невозмутимо.
«Один человек, Беккер», — указываю я, демонстративно поднимая палец. 'Только один.' Я не могу заставить себя даже подумать обо всех женщинах, которым он принадлежал. Это было бы бессмысленно; Я сбился со счета. «Ты не можешь сравнивать».
Его челюсть сжимается. «Один — это слишком много».
'Ты серьезно?' — смеясь, спрашивая.
Он прижимается к моему лицу, останавливая мое веселье вспышкой огня в его глазах. «Сколько раз я тебе говорил? Я очень реальный, принцесса. Ты бы предпочли, чтобы я солгал тебе? Он выглядит рассерженным. Его дерзость разжигает мое раздражение, и я вздыхаю, готовый дать ему свободу. Но твердая ладонь закрывает мне рот, заставляя меня замолчать. — У него было твое сердце, Элеонора. До тебя ни у кого не было моего».
Я сглатываю за его руку и сжимаю губы, хотя мои шансы заговорить ограничены из-за того, что его рука плотно прижата к моему рту.
«Так что да, — продолжает он. «Один — это слишком много».
Я не возвращался к этому. Ни минуты. Поэтому я беру его руку, медленно опуская ее. Мне нужно снять эту глупую полосу собственничества. Я не могу изменить его прошлое, и, вообще-то, я должен быть благодарен за то, что он так честен со мной. Даже если это жалит. 'Мне жаль.'