– Разумница ты моя, – Асбьерн обнял жену, поцеловал ее в висок. – Так и сделаю.
Эйвинд конунг все дни напролет проводил в корабельном сарае, бывало что там же и ел, и пил. С раннего утра до позднего вечера стучали под деревянной крышей топоры и молотки, скрипели коловороты, трещали раскалываемые клиньями доски. Молодой Торгест освоился, начал покрикивать на не особенно ловких подмастерьев. Хотя случалось, что и подмастерья указывали ему, говорили, как лучше. И тогда спорили до хрипоты, а потом садились все вместе, чертили щепками на земляном полу, смотрели так и эдак, прикидывали… и, придя, наконец, к согласию, продолжали строить. Вождь никого особенно не торопил, но все понимали, что скоро придут холода, и в сарае станет немногим теплее, чем снаружи, и пальцы будут плохо гнуться на морозе, и свежие доски покроются коркой льда, а железные заклепки начнут прилипать к ладоням. Потому, хоть и не спешили, но старались не тратить время на отдых, пока светло. А осенью света с каждым днем становилось все меньше, солнце садилось рано, наступала пора длинных и темных ночей. Бывало, что работа держала допоздна, и тогда вдоль стен ставили мальчишек с горящими факелами, которым было велено зорко следить, чтобы даже крошечной искры не упало на усыпанный стружкой пол.
Нечастыми стали встречи Эйвинда и Йорунн. Если нужно было отнести ужин мастерам, сразу вызывалось немало желающих, и девушки, чтобы не ссориться, ходили по двое и в свой черед. Йорунн такая удача выпала всего раз или два, да и то вождя она видела мельком, даже словом перемолвиться не сумела. Чаще им удавалось встретиться поздним вечером на берегу моря, пока не зарядили холодные дожди, а потом только и оставалось молить Великую Мать, чтобы разогнала тучи и подарила ясный вечер и небо, усыпанное звездами.
И под этими звездами Йорунн брала Эйвинда за руку, прижималась щекой к натруженной ладони и тихонько просила:
– Ты скажи, чем мне тебя порадовать? Хочешь, пирожков вкусных напеку? Или полотенце узорчатое вышью? Или пояс обережный сплету – залюбуешься.
– Мне глядеть на тебя – уже радость, – помолчав, отвечал он. – То, что ты по одной земле со мной ходишь, одним воздухом дышишь – уже счастье…
Халла из женского дома перебралась жить к Ботхильд. И сказала, что насовсем.
Поначалу она дичилась и глядела на повитуху с опаской – а ну как за нерадивость приложит по затылку тяжеленной ручищей? Но Ботхильд ни разу ее ничем не обидела и слова дурного не сказала, даже когда все у Халлы из рук валилось. Терпеливо, по-матерински обходилась она с неумехой-девчонкой, разъясняла и показывала, как надо делать то или это, а когда стало получаться – хвалила, не скупясь. Халла стала все реже возвращаться ночевать в женский дом, а потом и вовсе пропала. Сида и другие старшие жены решили, что не годится девчонке становится затворницей, и пришли за Халлой к дому повитухи. Ботхильд встретила их на пороге. Молча выслушала, а потом ответила так: