Воспоминания растревожили старушку, она охнула и схватилась за грудь:
– Простите, милые… Едва вспоминаю – снова сердце сжимается.
Долгождана обняла ее за плечи, утешая. А Йорунн поднялась, незаметным движением смахнула с ресниц набежавшие слезы и пошла в дом за настоем из трав, отгоняющим боль и тревогу. Она не понимала, как боги могли допустить такое зло. А еще – как сумел все это вынести и не зачерстветь душой двенадцатилетний мальчишка.
Перед сном Йорунн вдруг захотелось пойти к морю. Девушка спустилась по тропинке к большому валуну – сидя на нем можно было любоваться и морем, и островом. Взгляд Йорунн скользил то по последним отблескам заката на волнах, то по темнеющим утесам, то поднимался к белесому летнему небу. Мысли ее были горькими: не шел из памяти рассказ старой Смэйни. И многое виделось теперь иначе.
Не было больше в ее сердце обиды на северных воинов. Что еще им оставалось? Свои тоже, бывало, не от нужды – ради лишней гривны в мошне такое творили, что и вспоминать стыдно. Правду говорят: понять значит простить, и Йорунн знала, что теперь ни за что не оставит этих людей, как не бросил побратима Асбьерн, отказавшись от лучшей доли.
Она вспомнила, как говорила с конунгом здесь, на берегу моря, и как впервые заметила в строгих глазах печаль, которая не уходила даже тогда, когда Эйвинд смеялся. И чувствовала не жалость к мальчишке, в одночасье потерявшему братьев и мать, а восхищение человеком, который уже тогда вел себя как настоящий воин и вождь. Только бы боги не лишили его удачи, только бы и впредь помогали тому, кто не пожалеет жизни, чтобы выполнить обещание…
Йорунн вздрогнула, услышав плеск, огляделась. К берегу подплывал человек. Его голова то и дело показывалась над водой, сильные руки размеренными взмахами рассекали волны. Девушка пригляделась и узнала Эйвинда конунга.
Когда-то давно вождю рассказали, что после вечернего купания лучше спится. С тех пор Эйвинд каждый вечер в любую погоду шел к морю – если не поплавать, то хотя бы окунуться.
Молодая ведунья смутилась, но не стала убегать, просто отвернулась. Когда она снова осмелилась посмотреть в сторону берега, Эйвинд уже одевался. Натянул штаны, завязал пояс, поднял с прибрежных камней рубаху и принялся ее отряхивать. Йорунн заметила у него на груди длинный белый шрам – след от удара топором. Когда-то этот удар мог оборвать его жизнь… но боги хранили конунга и в те дни, и теперь. Видимо, не зря: девушка чувствовала, что ими для Эйвинда была уготована особая стезя, ради которой он появился на свет. И радовалась тому, что и ей выпал случай хоть самую малость пройти рядом.