Вейя, насмелившись, всё же взгляд опустила ниже, скользнув по шее сильной, разлёту ключиц, на вздымавшуюся в дыхании размеренном широкую грудь, на твёрдый мускулистый живот с чёрным ручейком, стекавшим от пупка к самому паху, такой бесстыдной, заставлявшей направить взгляд ещё ниже. Но взгляд за отметину зацепился на боку, так похожий на зарубцевавшийся ожёг. Тамир наблюдал спокойно и не мешал ничему.
— Что это означает? — провела по кайме самой, в которой угадывалось крыло птицы, запутанной в какой-то неведомой ей шаманской вязи. Вспомнила, что говорил он о том, что мать его языку руси учила, и вовсе стало любопытно, хоть то Вейе знать ни к чему.
— Расскажу тебе потом, когда время на то будет, любопытная пустельга, — ответил глухо, испытывая взглядом внимательным по-прежнему.
Вейя закусила губы, верно, от досады, что без ответа её оставил. Огладив метку чудную, тут же задохнулась от нового прилива жара, когда вздрогнула под ней призывно его ставшая совсем каменной плоть. Тамир, зашипев нетерпеливо, подхватил под бёдра, приподняв, резко толкнулся своими бёдрами, проникая вглубь — и опомниться не дал. От неожиданности глотнула воздух, потеряв опору, опрокинулась на его грудь, позволяя входить в себя, размеренно скользя, дрожа от того, как готова была к тому, терлась затверделыми сосками о его грудь до ярких всполохов перед глазами, позволяя томлению разливаться рекой по телу, наполнить до краёв сызнова, позволяя Тамиру почти убить себя, хвататься за него спасительно, сжимать бёдрами, вздрагивая от тугих твёрдых толчков. Волосы разметались по его груди, оглаживая, гладкая кожа плеч Тамира под ладонями горела, лицо кагана было так близко, что Вейя тонула в черноте кипящей его глаз, в которой купал её хазарич нещадно, губительно, слишком, чтобы вынести, смотря неотрывно, проникая всё быстрее. До тех пор, пока в охапку её не сгрёб, одним рывком — только и охнуть успела — опрокинул на живот, навис сверху, входя сзади, прижимая весом своим к постели, продолжая вбиваться. Вейя задохнулась, привыкая, раскачивая бёдрами, а он на кулак волосы намотал, потянув так, что только навес могла видеть и прореху дымника, в котором чуть подёрнулся заревом небоскат. Мощные удары бёдер о ягодицы стали влажные, Тамир брал всё рьяней, резче, почти рывками, вышибая дыхание и тихие стоны. Вейя чувствовал внутри себя бившуюся плоть, до сладкой звенящей боли, что заплескалась в животе, растекаясь по бёдрам, только и оставалось вцепиться пальцами в шкуры, изнемогая так, что осколками ранящими по телу дрожью сладкая судорога удовольствия прошлась, толкая Вейю куда-то на край пропасти. Тамир, издав грудное рычание, дёрнул бёдрами, рывком подбрасывая Вейю вперёд, излил в разгорячённое сжимавшее его туго лоно мужское семя, бурно, протяжно. А следом навис сверху, едва касаясь, губами горячими скользнул по оголённой взмокшей шее, разгоняя по телу наслаждение, да тут же зубами кожу прикусил, оставляя горящий болью след, расползшийся по плечу тлеющими углями удовольствия. Вейя задышала часто, судорожно, в немом стоне ловя губами воздух, в себя никак не могла прийти, испытывая волну за волной душащее удовольствия — да разве можно так? Тамир выпустил волосы, и Вейя обмякла, безвольно на постель упав в шкуры, без сил совершенно стала, что не могла пошевелиться даже, хоть плачь.