В том непостроенном доме с погибшими родителями…
«Но ничему не суждено было сбыться. Я работал на лесозаготовках, но наша контора закрылась. С деньгами стало туго. Выручало то, что дед рыбачил, а я охотился. Катя иногда торговала на трассе, но это не приносило большого дохода. Я рассказываю это не к тому, чтобы ты нас пожалела. Мы неплохо жили, не хуже других. Я просто рассказываю, почему ружье стояло на улице. Я собирался на охоту, вынес ружье во двор, а потом вернулся домой поцеловать тебя и твою маму. Вот и все, что я хотел рассказать».
Я перечитала фразу три раза. Ружье стояло на улице? Что он хотел этим сказать? Это все?
«Я одинаково люблю обоих своих детей — тебя и старшего сына. Но иногда бывает так, что кто-то из детей нуждается в родительской защите больше других, — и не всегда это самый младший. Надеюсь, ты меня поймешь и со временем перестанешь ненавидеть. Не бойся ничего, как не боялись мы с Катей. Будь храброй, моя девочка. Помни, что ты рождена в настоящей любви, которая все оправдывает, все прощает и дается в жизни только раз. Будь счастливой, борись за свое счастье и никогда ни о чем не жалей, как не жалели твои родители.
Твой папа».
Я не плакала, я улыбалась. Нигде в письме не было сказано, что он не убивал мою мать, но я почувствовала это, прочитала между строк и безоговорочно в это поверила. Мой отец не убивал мою мать!
Я вышла из кафе с марципановым сердцем в руках. Кофе я оставила нетронутым, а сердце, перевязанное бантиком, оставить не смогла. Я завернула его в салфетку и забрала с собой.
Олег сидел за уличным столиком, курил и разглядывал пеструю толпу туристов. Дождь кончился, из-за облаков пробивалось солнце. Я присела напротив него. Он пытливо на меня глянул и расслабился. Наверное, боялся увидеть несчастное заплаканное лицо.
— Спасибо вам, — сказала я.
— Не за что. Я считаю, они были неправы, что не передали письмо родным. Такие вещи нельзя утаивать.
— Если бы не вы, я бы его никогда не прочитала. Теперь я понимаю, почему вы подумали, что отец не виноват.
— И почему же? — спросил он с таким интересом, словно в письме содержались веские доказательства невиновности.
— Потому что он любил ее больше жизни! Заботился о ней, берег, мечтал о будущем. Я еще не встречала такой любви. Он не мог ее убить. Просто не мог — и все!
Олег спросил серьезно:
— Для тебя это много значит, да?
— Да! Знаете, это ужасно — быть дочерью убийцы и его жертвы. Я с детства слышала за спиной: «Прикинь, ее папка грохнул ее мамку!». Меня вроде как жалели, угощали яблоками и конфетами, но это была притворная жалость — я это чувствовала. На самом деле они думали, что я тоже могу кого-нибудь убить, или меня кто-нибудь убьет — ну, в общем, считали меня не совсем нормальной.